Актеон
Шрифт:
Няня тяжело вздохнула.
– Ведь ты на него не сердишься?
– Нет, нет; будь спокойна, няня.
Когда старуха вышла из комнаты, в голове Ольги Михайловны мелькнула темная мысль, от которой она невольно вздрогнула.
ГЛАВА VIII
2 июня Фекла Ниловна праздновала день своего рождения. Она хотела задать пир на славу. Еще накануне прислал к ней Андрей Петрович своих музыкантов. С утра начали наезжать к ней в дом губернские
Она не могла не приехать, потому что Фекла Ниловна, приглашая ее, сказала:
– Покажите, мать моя, что вы нами, провинциалами, не пренебрегаете; сделайте мне честь своим посещением… а? что? недослышу… Будете? Вашим присутствием я особенно интересуюсь.
Ольга Михайловна в последние пять месяцев очень похудела. В ее лице было что- то болезненное, и дочь бедных, но благородных родителей, смотря на нее, думала:
"Видно, столичным-то красавицам деревенская жизнь не по нутру: как она постарела! Да я по крайней мере пятью годами кажусь моложе ее!"
За обедом, перед самой водянкой, которая заменяла шампанское, Илья Иваныч встал с своего места и, обращаясь к хозяйке, произнес:
С днем рождения вас поздравляю.
Счастия вам на многие лета желаю.
Все гости за мною следом
Благодарят вас за угощение отличным обедом, -
В особенности хороши были пироги;
А вы не забудьте вашего нижайшего слуги…
К сему прибавляю, не тратя много слов,
Что все благодеяния ваши вполне чувствует
Илья Сурков.
Всеобщие одобрения, выразившиеся восклицаниями, смехом, рукоплесканиями, приветствовали стихотворца. Фекла Ниловна послала ему бокал водянки, который налила собственноручно.
После обеда барышни начали приготовляться к балу. Часов в восемь в столовой, назначенной для танцев, спустили шторы, зажгли две лампы и шесть свечей. Музыканты строили инструменты и потягивали пенник, смешанный с водой, которым приказано было угощать их. Разряженные барышни начинали появляться одна за другой. Дочь бедных, но благородных родителей давно сидела в столовой в ожидании бала, в ярко-пунцовом платье, с двумя белыми перьями на голове, воткнутыми в косу, и в сырцовых буклях. Из кавалеров отличался более всех заседатель, с хохлом, во фраке цвета адского пламени с блестящими пуговицами. Взоры всех впились в Ольгу Михайловну, когда она вошла в танцевальную столовую. На ней было белое кисейное платье без всяких украшений; черные волосы ее, как всегда, падали длинными локонами до груди; в руке она держала букет из белых роз.
Резко отделялась она от этого пестрого общества и должна была оскорблять собою самолюбие каждого из его членов. Все эти барышни, барыни и кавалеры чувствовали при ней какую-то неловкость, старались скрывать ее - и оттого казались еще неловче. Они почему-то боялись Ольги Михайловны, несмотря на то, что никогда не видали ее насмешливой улыбки. Им тяжело было ее присутствие, и они мстили ей за это по-своему.
Все глаза от нее обратились к учителю, который до сей минуты стоял у дверей, никем не замеченный.
Бал открылся "полонезом". Музыка загремела. Фекла Ниловна выступила в первой паре с Петром Александрычем; за нею шли Прасковья Павловна с Семеном
Никифорычем, Андрей Петрович с Ольгой Михайловной, дочь бедных, но благородных родителей с франтом-заседателем и так далее.
– Наша Ольга-то Михайловна и одеться не умеет прилично, - говорила Прасковья
Павловна своему кавалеру, - на бале в простом платьишке; хоть бы пришпилила к груди брошку или что-нибудь этакое. Другой подумает, что ей нечего надеть; а поверите ли, шкапов шесть заняты ее гардеробом. И какие богатейшие вещи есть! Все это даром гниет: вот не в коня-то корм!
После "полонеза" та самая барышня-воспитанница, которая пела у Андрея
Петровича "Среди долины ровныя", выступила на середину столовой с полосатым платком, повязанным через плечо, и протанцевала "цыганскую".
Засим заиграли французский кадриль.
Франт-заседатель бросился к дочери бедных, но благородных родителей.
– Позвольте иметь честь ангажировать вас на кадрэль?
– сказал он.
– С удовольствием. Мы станем напротив Ольги Михайловны.
– Это совершенно зависит от вашего произвола-с.
– Ма-шер Ольга Михайловна, - закричала она, - позвольте мне танцевать против вас?
– Очень рада, - отвечала Ольга Михайловна, которую только ангажировал какой-то кирасирский офицер с рыжими усами - дальний родственник Феклы Ниловны, находившийся в отпуску и проживавший у нее в деревне.
– Скучаете по Петербургу-с?
– сказал кирасир Ольге Михайловне, начиная фигуру и прищелкивая шпорами.
– Очень, - отвечала она.
– Натуральное чувство, весьма натуральное!
– продолжал кирасир, закручивая ус.
–
Я хоть один раз был в Петербурге, да, признаюсь, зато навеселился! У меня там много приятелей гвардейцев, и образцовых, так они меня всё таскали по балам и по театрам. Вы охотницы до театров?
– Большая-с.
– Какой там отличнейший актер Воротников; представляет, чудо!
Кирасир, не умолкая, любезничал и по окончании кадриля вышел в сени. В сенях стоял Семен Никифорыч и покуривал из своего коротенького чубучка. Семен Никифорыч обратился к офицеру, обтер рукой янтарик и протянул к нему чубучок.
– Не хотите ли ку…ку…рнуть?
– Спасибо вам. Смерть хочется, - отвечал кирасир. Он наскоро затянулся и побежал опять танцевать.
Бал блестел во всей красе. В десять часов по аллеям довольно большого сада расставили десять плашек и зажгли щит, на котором были изображены две буквы: Ф. Н.
Танцующие и играющие бросились из комнаты посмотреть этот щит и, полюбовавшись им, возвратились назад к своим занятиям. На крыльце остались только Ольга Михайловна и учитель. Она задумчиво обрывала листки своего букета и вдруг, обернувшись к нему, сказала: