Алитет уходит в горы
Шрифт:
Осипов рассмеялся.
— Какой отпуск?
— Заняться только изучением языка. Чтобы через два месяца ты свободно говорил.
— Что ты, Никита Сергеевич! У меня и мозги-то уж не молодые. За два месяца, пожалуй, не одолею.
— Надо одолеть. Надо поставить перед собою такую задачу.
— Попробуем.
— Пробовать нам некогда. Надо выполнить. Без этого здесь нельзя работать.
— Хорошо, — не совсем уверенно сказал Осипов.
Вошел старик Ильич. Приветствуя его по-чукотски, Лось предложил ему стул. Старик сел, но сейчас же опустился
— Лось, — важно сказал старик, — новости пришли. Пароход на севере, туда дальше, во льдах у мыса стоит. И дыму нет. Совсем остановился, на всю зиму.
— Пароход?! — крайне удивленно, несколько растерянно переспросил Лось, сразу почувствовав личную ответственность за зимовку «Совета».
Лось насторожился. Эта новость о зазимовавшем пароходе его поразила. Он достал трубку и торопливо стал ее раскуривать. Словно боясь расспрашивать о пароходе, Лось сильно затянулся и, обращаясь к старику, спросил совсем о другом:
— А еще какие новости?
— Больше нет новостей.
— Ничего не слыхал об учителе, которого возил твой сын Эрмен?
— Нет, никаких слухов нет.
— А про милиционера?
— Больше нет никаких новостей.
Лось помрачнел и, обратившись к Осипову, сказал:
— Неприятная новость!
— А что такое? — спросил Осипов.
— «Совет» затерло во льдах. На десять месяцев выведен пароход из строя. Это большая неудача, — вздохнув, сказал Лось. — Весь Совторгфлот на Дальнем Востоке насчитывает всего лишь двенадцать кораблей. И вот один из этих пароходов я, уполномоченный ревкома, загнал во льды, чтобы поставить всего лишь одну маленькую школу в стойбище Энмакай. Правильно ли я поступил? — задумавшись, спросил Лось.
— Трудно сказать, Никита Сергеевич.
— Я думаю, что поступил правильно. Большевики не могут подходить к таким вопросам по-торгашески. В этом суть нашей национальной политики… Ну что же, Ильич, спасибо за новости. Еще что услышишь, приходи… Закури на дорогу.
И все же Лось при воспоминании о пароходе чувствовал себя не очень хорошо. В душе он все еще не мог решить: правильно ли он поступил? Раздражало его и молчание радиостанции. Он накинул на себя кухлянку и пошел к радисту.
Увидев виноватую улыбку на лице Молодцова, он догадался, что станция продолжает бездействовать.
— Зря ты носишь такую хорошую фамилию! — не сдержавшись, раздраженно сказал Лось.
— Сам замучился, Никита Сергеевич. Вся душа исстрадалась. Хоть в петлю полезай. Никак не удается наладить, — сказал Молодцов, и на глаза его навернулись слезы.
— Милый мой, как же ты ехал сюда? Ведь ты меня держишь без связи. Это же убийство! Работал ты по этому делу или нет?
Опустив голову, Молодцов молчал. Он и сам отлично понимал обстановку, в которой оказался, но чем больше старался, тем все больше и больше запутывался в новой для него радиоаппаратуре.
— В Петропавловске я хорошо работал и на приеме и на передаче. Поэтому и послали меня сюда. Но вот слабоват оказался в радиотехнике, оправдывался
— Какой же идиот послал тебя? Ведь тут не пойдешь за помощью к соседу-дяде. Вот и будем сидеть, как суслики в норе. Ты мне по-честному скажи: сможешь ты наладить станцию или нет?
— Не знаю, Никита Сергеевич.
Лось, махнув рукой, молча вышел из радиостанции.
«Лучше бы совсем не было ее. Спокойней было бы», — подумал он.
Глава седьмая
Перелетные птицы покинули чукотскую землю, и лишь запоздалые стайки еще тянулись на юг. Вдоль всего берега стояли наносные ледовые поля, уходившие далеко за горизонт. Пришла хозяйка этого края — зима. Утро было тихое. Где-то выла собака.
И на белоснежной пелене земли, неба и моря вдруг во льдах показался дым, рассекавший длинной струей небесный купол. Все население стойбища всполошилось, люди бросились к берегу.
Лось, схватив длинную подзорную трубу, полез на крышу дома. Он навел трубу на дым и увидел пароход. Было хорошо видно, как он, борясь со льдами, пробивался к полынье. Порой он отступал и, с полного хода взбираясь корпусом на льды, давил и раздвигал их; он забивал ледовые якоря и отводил льдины в стороны, но они снова стремились сомкнуться.
Вокруг ревкома собралась толпа. Все с любопытством смотрели во льды.
— Какой-то ледокол! — вдруг крикнул с крыши Лось.
Но вот ледокол пробился в полынью и стал быстро приближаться к стойбищу.
Лось рассмотрел название корабля.
— «Красный Октябрь»! — закричал он. — Бывший ледокол «Надежный».
«Красный Октябрь» продолжительно загудел, и эхо отдалось в горах.
Лось торопливо спустился с крыши, заложил собак в нарту и вместе с Эрменом помчался к кораблю. Нарта заныряла в торосах.
…Вдали от чукотских берегов, затерянный в Ледовитом океане, открытый русскими мореплавателями, остров. Врангеля привлек к себе внимание английского авантюриста: какой-то Уэлс высадился на нем со своими людьми. Вопреки всяким законам меджународного права они заняли остров.
Выполняя правительственное задание, экспедиция гидролога Давыдова сняла с Врангеля захватчиков и водрузила на острове советский флаг.
Теперь «Красный Октябрь» возвращался с острова Врангеля и в борьбе со льдами израсходовал все запасы угля. В топки котлов пошли вся деревянная обшивка корабля, манильский трос, мука, сахар и все, что могло гореть. Экипаж оказался в крайне тяжелом положении.
Лось подъехал к кораблю, и вахтенный тотчас же провел его к начальнику экспедиции.
Профессор Давыдов, крупнейший гидролог, возглавлявший экспедицию на «Красном Октябре», встретил Лося молча. Он поздоровался с ним и сухо представил комиссара экспедиции Домникова. Их лица выражали глубокую озабоченность. Эти два человека держали в своих руках судьбу всего экипажа в сто двадцать военных моряков. Они коротко объяснили Лосю цель своей экспедиции и тяжелое положение корабля.
Усаживаясь на металлическое кресло, Лось сказал: