Амберг
Шрифт:
– Ваш дед умер? – немного нетактично поинтересовался я.
– Умер. День, когда умер мой дед, был очень знаковым. Ранее я никогда не понимал значимости человека, но в то мгновение, когда я молодым парнем увидел 10 тысяч человек у порога своего дома, где каждый хотел попрощаться с моим дедом, где каждый желал высказать о нем память, все изменилось. Я понял, что мой дед был не только хорошим для меня – он был хорошим для каждого. И от этого боль потери усиливалась. И тогда отец мне сказал, что все пройдет, – с грустью произнес он.
– Иногда нужно отпускать то, что причиняет нам боль. Даже если с этим мы теряем часть своего сердца, – заметил я.
– Никогда мы не сможем отпустить память о людях, которые были в нашем сердце. Никогда.
Я ничего не ответил – мне стало очень грустно.
– Мне кажется, ваш отец очень мудро сказал, – решил я прервать легкое молчание, которое сложилось от грустных воспоминаний.
– Мой отец был очень деловитым человеком. Он был сдержан в своих словах и никогда не ругался. Все всегда боялись одного его взгляда. Он любил шутить и часто рассказывал мне анекдоты, чтобы и я с ним посмеялся рядом. Я любил моменты, когда мы были близки. Когда я был маленький, папа всегда мне что-то приносил из сладостей, и я бежал к нему, сломя голову. И каждый раз спотыкался на последней лестнице. Я падал, и мои коленки мгновенно разбивались до крови, а глаза наливались кровью. Я пытался сдерживаться перед папой – перед дедом я мог всплакнуть, но никогда не перед отцом. А он просто останавливался и говорил мне: «Иди ко мне, мой золотой, дай я тебя подниму». И я вставал и бежал к нему – маленькой хитростью он помогал мне забыть о боли, о том, что мне секунду назад хотелось плакать.
– Очень хитро придумано вашим отцом, – улыбаясь, заметил я.
– Да, и я забывал про все угощения и сладости, которые он мне принес. Я забывал обо всем. Просто крепко-крепко обнимал его за шею. Та боль в моей груди – она останется навсегда. Никто и ничто не сможет заменить мне то ощущение безопасности, в котором я находился, будучи на его руках.
– Боль? Почему боль? – вновь нетактично поинтересовался я.
– Моего отца не стало, – грустно произнес он.
– Почему? – вырвалось у меня.
Что за глупый вопрос, честно говоря. Я даже не знаю, как у меня могло это вырваться в такой момент. Но, наверное, эта юношеская непосредственность, граничащая с глупостью, вот так просто позволила мне задать самый ненужный вопрос.
– Как-нибудь после, если я захочу, то расскажу, – ответил Амберг очень снисходительным голосом.
– Простите, – тихо произнес я, а Амберг продолжал смотреть в окно, его глаза слегка блеснули, и он взглянул на меня еще более снисходительно.
– Вашего отца не стало. И вы, как мне показалось, прошли тысячу бурь, потерь и не сломались. Это многого стоит, – заметил я.
– Сломаться? Да разве я мог сломаться, когда был в ответе за свою маму? Кто у нее остался, кроме меня? Никого.
– Это хорошо, что вы есть у вашей мамы, – совершенно искренне заметил я.
– Я познакомлю тебя с ней. Прямо сегодня же. Пойдем, – вдруг резко произнес Амберг.
– Но разве так сразу можно? – удивился я.
– Конечно. Только купим мандарины в магазине – и сразу пойдем к маме, – утвердил он.
– Мандарины? Осенью? – спросил я.
– Я покупаю маме мандарины круглый год с надеждой, что мы однажды найдем тот незабываемый вкус 1987 года.
– А что было в 1987 году? – поинтересовался я.
– В тот год мне было 9 лет, я был совсем юн и молод, но уже тогда понимал, что дела шли не совсем хорошо. Папы долго не было дома, темнело. Совсем скоро должен был наступить новый год, стол был переполнен угощениями. Но в воздухе витала некая неопределенность. Что-то должно было произойти, и я это понимал и чувствовал, хотя меня никогда прямо не вводили в курс дела. Мама больше всех ждала новый год – он ей давал надежды и мог немного ободрить. Ох, моя бедная мама, как ты не представляешь, что с ней происходило в те последние два года. Она боялась за меня, но больше боялась за отца, что больше никогда не сможет его увидеть. Нам было очень тяжело морально, всей семье, и я не мог не чувствовать, хоть никто никогда открыто не говорил мне. Я понимал, что мама ждет решения отца, которое должно полностью поменять наш жизненный уклад. И в тот предновогодний вечер мама нервничала, дедушка пытался ее успокоить, но все
– Теперь вы ищете такие же? – робко спросил я.
– Такие мог найти только мой отец, а я ищу хоть немного похожие на них, – ответил он.
– А ваша мама ничего не скажет, если к ней придет в дом совершенно незнакомый человек? – поинтересовался я.
– Я приведу тебя в дом, значит, ты мой друг, а значит, ей как сын. Ты узнаешь маму и все поймешь, какой она человек, – он встал и направился к двери. – Пошли, – отозвал он меня.
ГЛАВА 4
Амберг пошел в сторону стоянки, и я проследовал за ним. Я никогда не замечал, как он был одет, но почему-то именно сейчас я обратил на это внимание: джинсовые штаны темно-синего цвета, белая кашемировая водолазка и темно-синий бархатный пиджак, а завершением образа, конечно, стали кожаные туфли, которые напоминали мне образ Джеймса Бонда. Как мужчина я не могу судить о мужской красоте, да разве и понимаю я в ней что-то? Но он действительно был хорош собой. Как поет в своей песни Сюткин: «Девочки всегда во мне чего-то находили, не знаю что, но девочкам видней». Вот в нем это было, то, что находят девочки в мужчинах. Широкие плечи и высокий рост – он был на голову выше меня. Мои скромные 172 см уступали ему в мощности и значимости. Он не выглядел худым мужчиной, но и безобразно толстым его невозможно было назвать. Он скорее походил на атлантов, так величественно красующихся в дорогих итальянских домах. Атлант, сошедший к нам. Интересно, а есть ли в нем греческая кровь или итальянская? Мы сели в машину, а на первом повороте он остановился на прохожей части возле магазина.
– Подожди секунду, я захвачу мандарины, – сказал он, выходя из машины.
«Да, конечно», – подумал я и ничего не ответил. Что я мог ответить, если я был слегка шокирован, ведь мы остановились в сотне метров от Лубянки, на проезжей части, где с легкой руки Собянина вообще останавливаться нельзя? Позади нас камеры, да и впереди камеры, а через минуту нас может забрать эвакуатор. Но, мне кажется, бояться – это моя прерогатива, потому что уверенности Амберга можно было позавидовать. Он вышел, не торопясь, успел перекинуться взглядом с проходящими мимо красавицами и вальяжно спрятался за дверью магазина. Минуты казались для меня часами, я ждал и мысленно просил его уже выйти. Показался Амберг – он вышел с большим пакетом в руках. Остановился у входа в магазин и закурил сигарету. Он увидел мое ошеломленное лицо и улыбнулся, сделав пару затяжек, бросил сигарету и направился ко мне.