Американский Голиаф
Шрифт:
Репортер ушел, ибо торопился уложиться в график а Лоретта, соорудив себе легкий ужин, села читать откровение преподобного Турка. То, что библейские патриархи могли гулять по соседним улицам, показалось ей весьма любопытным. Интересно, как бы это Иисус или Адам бродили по Бингемтону? Надумай они заглянуть в «Саймон Халл и сыновья» и купить там «Улисс-супремо», ведь не заплатили бы ни пенни, даже налог не заплатили бы А что, если бы им захотелось целую коробку?
Прежде чем подняться наверх, Лоретта проверила, высохло ли пятно на ворсистом ковре, который она недавно чистила щеткой. Следов не было, улик тоже. А все потому чтоничего не было. А если было, то вполне возможно, что Саймону Халлу предстоит разглядывать внука с рыжеватым нимбом вокруг головы. Она представила, как отец Бена вызывает духов самых пестрых своих предков, которых он тут же с легкостью
Форт-Додж, Айова, 7 августа 1868 года
Жарко. Теперь холодно. Кажется, меня стало меньше. Отчетливый звук с неожиданной стороны. Что за звук? Исток, неужто ты надумал подарить мне компанию? Какой жест, спасибо. Но пойми, пожалуйста, прежний порядок был куда лучше. К чему загромождать мир?
Акли, Айова, 13 августа 1868 года
31 июля 1868 г.
Дорогой Джордж,
надеюсь, это письмо застанет тебя и твою жену в добром здравии и вы с приятностью проводите время в гостях у нашей сестрицы Саманты. Мы с отцом вернулись в Бингемтон, побывав в Покипси, затем в Кингстоне, где взяли в аренду несколько помещений для будущего расширения нашего дела.
Отец весьма доволен предприятием. Лавка при фабрике вызывает в обществе все больший интерес. Ободряет то, что покупатели приходят, и число их растет, несмотря на жаркую погоду.
Отец настаивает, чтобы ты как можно скорее наведался в Чикаго. Он прочел недавно о большой миграции негров в сию метрополию и убежден, что они обеспечат нам знатную выручку. Кто бы подумал, что такое возможно!
Мы с отцом были поражены твоими словами касательно «Негритосика», однако, раз уж для некоторых черных это имя обидно и оскорбительно, мы всяко обдумаем твое предложение. «Дядя Том» представляется вполне достойной заменой, и мы поздравляем тебя с хорошим выбором.
С этим письмом ты найдешь новые ленты и коробки, разумеется в замену старым. На картинке милые ниггеры стоят, как ты и предлагал, кружком вокруг радостного старика; такое изображение должно вызывать теплые чувства – едва ли не слышны крики радости, коими негры приветствуют это мягкое добродушное имя.
Мы шлем теплые слова и наилучшие пожелания Анжелике. Надеемся, путь домой выйдет для нее гладким. Нам понятно твое беспокойство о ее хрупком здоровье и о том, что новые путешествия могут сказаться на нем пагубно.
Передай, пожалуйста, Саманте слова любви и искренней надежды на то, что она вскоре отважится на путешествие к востоку. Приятным сюрпризом стала для нас весть о ее растущем интересе к преподобному мистеру Генри Турку. Этот ее преподобный сделался здесь знаменит после выхода своего выдающегося трактата, кой разошелся широко и вызвал немало дебатов.
Отец просит меня сказать тебе, что он подумывает о покупке акций пулмановской компании, о которой ты писал столь проникновенно. Как видишь, Джордж, он принимает твои слова близко к сердцу и крепко верит в твой успех. Мы желаем тебе удачи, Божьей помощи и поменыие волнений.
Положив письмо на стол, Джордж Халл взял в руку Анжеликино зеркальце. В рамке из золоченых морских нимф его лицо выражало что угодно, только не «поменьше волнений». Глаза блестели и пугающе отливали кармазином, белки испещрены сосудами. Несмотря на свежий воздух Айовы и здоровую стряпню Саманты, Джордж был бледен, утомлен и умучен.
Он плохо спал в последние недели. Началось это после знакомства с преподобным Турком, который теперь ухаживал за его сестрой. После первой встречи они беседовали еще не раз. К этому товарищу исполинов Саманта питала самые теплые чувства. Турк стал почетным гостем у нее за столом, едва ли не членом семьи.
Преподобный был знаменитым писателем – Джорджу пришлось выслушать пылкий отчет
Преподобный был богат, звезда его поднималась все выше, Турка ждала слава. Джорджа Халла ждал Чикаго, где ему предстояло скитаться по улицам и тыкать «Дядей Томом» в черные лица. На этот раз Бог зашел слишком далеко.
В распухшем мозгу Джорджа Халла извивался червь. С попустительства хозяина он присосался к ядовитой груди мести. Бес наглотался отравы. Исполинов они хотят? Исполины им понадобились? Отчего же не насытить сей исполинский аппетит?
– Должен тебе сказать, Саманта, ты была права насчет преподобного, – однажды утром Джордж признался сестре. – Как-то у него вышло растолкать меня после долгого сна. Если, как ты говоришь, я не очень хорошо выгляжу, то лишь оттого, что слишком давно вожу дружбу с демонами. Но теперь я исцелен и встал на золотоносную тропу.
– Я так за тебя рада, братец, – ответила Саманта. – Я передам преподобному Турку твои слова.
Передай. Передай ему спасибо. Я человек застенчивый мне не выразить, как полагается, своих чувств. Ты же знаешь.
– Да, Джордж, знаю, – сказала Саманта. – Я знаю. Но если У тебя не получается выразить благодарность, все же отнесись к Генри с должным уважением. Вообще-то он думает, что ты на него в обиде.
– Ага, будет ему уважение, – проговорил Джордж. – Более чем. Я стану его лучшим прозелитом.
То было начало грандиозного марша – Джордж взлетел по лестнице в спальню, где Анжелика еще не вставала с постели. Он развернул ее, стащил с себя штаны и как следует вколотил сзади. Выпустил семя и вылетел за дверь – Анжелика Халл перекрестилась, помолилась за мужа и за себя, за родных своих и мужа, за незнакомцев, за Хамиша Флонка и за других солдатских ангелов.
Лафайет, Нью-Йорк, 21 августа 1868 года
Аарон Бапкин достал губную гармошку и заиграл старую песню, пропевая куплеты, перед тем как набрать воздуха:
Я принесу тебе вишенку, В ней косточки нет. Я принесу тебе цыпочку, А клювика нет. Я расскажу тебе сказочку, Конца ей не будет. Я подарю тебе деточку, Что плакать не будет.– Вот же наказал Господь еврейским музыкантом в собственном доме! Последний месяц, Бапкин. С меня хватит. У меня целый список приличных христиан, которые без звука будут платить в два раза больше, чем ты, – проорала из соседней спальни квартирная хозяйка Агата Ильм.
– А то как же, миссис Ильм! – крикнул ей в ответ Бапкин. – Целая очередь в милю длиной. Я вас поздравляю, а обо мне можете не волноваться.
Где же ты видывал вишенки, Чтоб косточки нет? Где же ты видывал цыпочек, Чтоб клювика нет? Как ты расскажешь мне сказочку, Чтоб не кончалась? Где же ты видывал деточку, Чтобы молчала?– Отвратительная песня. Кости, клювы и мертвые дети.
Если вишенка в цвету, Нет в ней косточек. И у цыпочки моей Нету клювика. Наша сказка про любовь Не закончится. Если детка будет спать, Ей не плачется.– Ребенок спит, а не болен. Правда, вы о том не подумали, миссис Ильм? Толстенький, здоровенький, веселый малыш.
– У меня от тебя уши болят. В них уже стреляет.
Аарон добавил в блокнот несколько слов под уже записанной строчкой, напоминавшей следы на снегу молодого оленя. Бапкин решил собирать песни долины Онондага. Однажды уличный пьяница спел ему в Кардиффе «Загадочную песню». Аарона изумило, как такое убогое и мрачное сборище человеческих существ умудрилось упаковать в свои перекошенные мозги столь нежные и красивые баллады.