Антибол. Сбитый летчик
Шрифт:
Не дождавшись положительного ответа, я плюхнулся на скрипнувшее кожей сиденье, втащил трость, затем ногу…
На морозе колено сгибаться отказывалось. Категорически.
Дверца захлопнулась именно с таким звуком, какого следовало ожидать от тачки за пятьсот штук баксов.
Салон соответствовал: кожа сидений — цвета заварного крема, Глазастик такой обожает. Вёдрами может лопать.
Все металлические части — на самом деле не металлические. Они золотые.
Я незаметно потрогал ручку на двери — точно золото. К бабке не ходи.
Остальные
Само «тело» сидело напротив, заняв почти весь диван.
Одето оно было в серый, не по погоде, плащ, хипстерскую шляпу с обвисшими полями и итальянские ботинки с кисточками, на такой тонкой подошве, что только по паркету шаркать.
Точно не олигарх, — подумал я, нагло разглядывая его мятую, словно у шар-пея, морду. — Глаза чересчур умные.
Он тоже меня разглядывал. Не враждебно, а так, изучающе.
Потом бросил взгляд на костыль…
Ага. Понял, значит. Уважуха.
Я в костыль свинчатку залил. Не для того, чтобы драться. Чтобы руку тренировать. Хотя и от шпаны — отличное средство, чего уж греха таить.
— Лука Брази, — не люблю тянуть. Скучно. — Эт' кличка такая, или как?
Вспомнил я, кого так звали. Киллера одного из «Крёстного», его ещё все боялись до судорог.
— Клички у кошек и собак бывают, — на чистейшем русском, с каким-то вологодским, или смоленским даже акцентом, ответил мужик. — А эт' — погоняло.
Я кивнул. Знаем мы, у кого погоняла вместо кличек.
Что Лука Брази, что Ванька-Каин — один хрен.
Непонятно лишь: и чего ему от меня надо?
— Ну, а меня Тамерланом кличут.
С волками жить…
— Я знаю.
Машина тихонько тронулась и поехала. Мотор мурчал, как обожравшийся сметаны котище, а шин за стёклами вообще не слыхать.
Я потихоньку начал преть: в салоне была жара.
Может, мне это с морозу так показалось, но было здесь градусов тридцать.
И опять же, запах: то ли ананасы, то ли орхидеи…
— И что вы ещё обо мне знаете?
Пускай говорит. Болтун — находка для шпиона.
— Тимур Владимирович Замятин. Одна тысяча девятьсот девяносто третьего года рождения от рождества Христова. Родители умерли, разведён, дочь восьми лет, страдает лёгкой формой аутизма, и как все такие дети — талантлива до крайности.
У меня похолодело под ложечкой.
Хорошо подготовился, собака.
И всё равно: нахрена я ему сдался?
Сбитый лётчик.
—
— А что интересно? — спросил я. В горле уже клокотало, словно в чайнике с кипятком.
— А то, что после такого фундаментального падения, — он сверкнул на меня своими поросячьими глазками. Как тарантул из норки. — Ты смог подняться. Смог завязать. Получил тренерскую лицензию, нашел новое призвание.
И вот тут рассмеялся я…
— Поднялся, да? — я приоткрыл окно. Сквозь пургу едва виднелись контуры замёрзших бетонных пятиэтажек. В салон тут же залетело несколько снежинок. — Натуральный Хрен с Горы. Аж самому страшно.
— Ты хочешь большего, — не спросил. Он это и так знал.
Кто-то же должен, — вспомнил я слова Дани.
И неожиданно для себя кивнул.
— И на что ты ради этого готов пойти?
«На всё», — чуть не ляпнул, честное слово. Но вовремя прикусил язык: вспомнил про сытых олигарховых деток, в двенадцать лет путающих правую ногу с левой…
А и правда, Тим. На что ты готов пойти ради своей мечты?
— Идите в жопу, — сказал я и взялся за ручку на дверце.
В этот момент машину тряхнуло.
Рука соскользнула, и я со всей дури хряпнулся подбородком о набалдашник на костыле.
Искры полетели-и-и…
— Звёздная команда, — негромко сказал Лука Брази. Напоминал в этот момент он демона Мефистофиля, про которого я в детстве читал. — Новый, с иголочки, стадион. И сколько угодно золота на то, чтобы победить.
Нет, так не бывает, — напомнил я себе. — Это или сон, или того хуже: наркотический трип. В салоне ведь чем-то пахнет, так?..
Или я напился. Пошел, после разговора с Даней, в ближайший бар, и надрался в стельку. С горя.
А теперь сплю и вижу сбычу своих мечт.
Главное начнётся, когда проснусь…
— Идите в жопу, — повторил я и всё-таки открыл дверцу лимузина.
А потом выпрыгнул из салона в ослепительно-жаркий полдень, на ровно, как по линейке, подстриженный газон стадиона.
Трава на газоне была оранжевая, как шкурка апельсина.