Арлекин
Шрифт:
"Никогда не влезай в чужие обноски!.." - запоздало упрекнув себя, Арлекин взглянул на лица и не увидел сочувствия: одно лишь холодное любопытство и ожидание ответа.
– Чушь собачья!.. - произнес наконец, пытаясь собраться, чтобы не показать внутреннего смятения. - Все, сказанное здесь, коммодор, собачья чушь! Иначе не назовешь эту белиберду. Да не обидится на меня Сэр Тоби, однако покойник был не глупее вас, сэр, зато, и я отдаю ему должное, душа его была гораздо человечнее, чем у вашего трибунала.
Похоже, Маскему грозил удар: розовая волна выплеснулась из-под накрахмаленной белизны воротничка, прокатилась через шею и щеки, выкрасила нос и схлынула на лоб, где апоплексическая
Пальцешевеление коммодора было воспринято майором столь же энергично, причем сначала он попытался оторвать собственные уши, а уж после прищелкнул пальцами, давая знать капралу на языке глухонемых, что "нацистского шпиона" пора вышвырнуть из общества господ офицеров.
Капрал ограничился кивком, - матросы повернули приговоренного лицом к двери, и эта их жесткая .грубость вернула Арлекину прежнюю бесшабашность, заставила обернуться и отчеканить:
– Уж если требуется запротоколировать мою смерть согласно вашим джентльменским и юридическим нормам, то запишите, майор, что вам удалось убить бессмертного Арлекина. Ар-ле-ки-на! Запомните и вы, сэр Маскем!..
Розоватость схлынула с лица коммодора в обратном порядке, стекла под рубашку. Теперь щеки не уступали ей в белизне, сотворивши из лица гипсовую маску, на которой отчетливо прочерчивался узкий бескровный рот и неподвижно чернел застылый взгляд. Тем не менее сэр Маскем снова обрел дар речи:
– Объявить экипажу! - рубил он - Вызвать караул! Приговор немедленно привести в исполнение!
Арлекина вели на корму.
...Стремительные струи облизывали серый борт крейсера. Один рывок и... помешать не успеют, а там - "могила глубины"... Глупо! Глупо, глупо, глупо... Сигануть за борт - чего проще. Ну да... дело нехитрое, однако... На глазах англичан? Это же - трусость, которая подтверждает справедливость приговора, Адеса-мама, синий океан!..
"Держись, - сказал он себе, - держись, коли не испарился в эфире огненном вместе со всеми. В одном прав Маскем: в ту ночь тебе полагалось быть на мостике. Кто знает, чем бы обернулось твое присутствие? Быть может, спасением судна и людей. Сегодняшнее - расплата. Плати сполна по капитанскому счету и помирай человеком..."
Возможно, в этот момент он понял, что не чувствует ни ТОГО волнения, ни ТОЙ растерянности. Смирился? Или перегорел? Остались безмерное удивление и тяжесть на сердце от неотвратимости надвигающегося. Но к чему такая спешка? Почему бы не обождать неделю? Хотя бы до порта. Маскем и сейчас мог бы связаться с берегом, и котел экипажа не оскудел бы от лишнего едока. А он: "Немедленно!" - и никаких тебе гвоздей!.. Уже и капеллан поспешает. Соборовать? ...или как там у них называется? Кажется, причащать. Уж я тебе высморкаюсь в сутану, поповская рож-жа, мама Адеса, синий океан!" - распалял он себя.
Команда крейсера замерла синим и безликим монолитом у кормовой башни. Офицеры - отдельно. Чуть в стороне, под задранными слегка стволами.
"Неужели ЭТО сейчас произойдет?!" - ударила в мозг страшная игла смертной муки. Невозможно представить, хотя и нет ничего проще удара пули. Он старался тверже ставить ногу - последние шаги, но вдруг почувствовал, как цепенеет левая рука и гадко подрагивает колено.
Плещется на гафеле военно-морской флаг королевства, сучит ветер белое полотнище,
"А ну не психуй! - прикрикнул на расходившееся воображение. - Сколь раз видел сам - без крови обходится пуля-то: чпок - дырка. Запеклась чернотой, а то и без нее, синее пятнышко..."
Конвоиры замедлили шаги.
Глаза видели не очень резко. Будто сквозь легкую кисею. На офицеров смотреть не хотелось. Тошно от постных рож: не менее десятка сидело в трибунале. А вот матросы... Середину строя не видно из-за караульного отделения, зато правофланговые на виду.
Капрал прошел за спиной, легонько отодвинув Арлекина, сбросил цепочки с леерных стоек, словно бы распахнул врата... в рай, которого ему не видать, как своих ушей? В том фильме про Джорджа имелась многозначительная надпись: "Вход в рай - только с британским паспортом!" Джордж из Динки-джаза увидел ее во сне, Арлекин проверит на своей шкуре.
Капрал повозился сзади, снял наручники. "Молодец, денег стоят. Глядишь, еще не раз пригодятся!.."
Занемели руки. Не стесняясь, потер и размял суставы-косточки, на "фендриков"{2} посмотрел: этих в трибунал не допустили, этим достались слухи и готовый приговор. Ишь таращатся лейтенантишки да суб-лейтенанты - глаза чешутся от любопытства, а вот командир крейсера, старый волк, - не раз встречал его в одиночестве на причалах Акурейри, - хмуро взирает на заполоски "уайт энсайна"{3}, как непонятно отчего и почему кличут англичане свой военно-морской штандарт.
Отвел глаза и скрипнул зубами: до чего же остро видят и все примечают глаза! К чему? Последний миг ловишь?! Смотри-смотри: вот стрелки, пяль глаза! Парни - хваты! Наверное, добровольцы. Башмаками притопнули, карабины прижали к ляжкам, подсумки поправили и уставились на майора. Хваты, хваты... И майор хват, и стрелки хваты... Не промажут, даже если очень захотят, потому как профессионалы.
Капеллан пошушукался с майором и покатился к осужденному. На беду крейсер качнуло: подыграло кормой. Попик взмахнул руками и ткнулся в арлекинью грудь, обдав моряка густым запахом табака, одеколона и бренди. Ткнулся и забубнил о бренности всего сущего и еще что-то об отпущении грехов. Когда же упомянул преподобный о юдоли нашей земной, где погряз человече во зле и разврате, хитрости да подлости и будет за то гореть вечно в геенне огненной, ибо есть человек всего лишь полено в костре божьих промыслов, когда рассказал о карающей деснице, то вспомнил Арлекин, спохватился - он же русский моряк, сын кузнеца-мастерового! Ему ли, Адеса-мама, синий океан, выслушивать поповское словоблудие?! Набрал в грудь необходимый объем кислорода и, не стесняясь ни бога, ни черта, ни святого отца, выложил открытым текстом такие комментарии к божьему слову, что отец преподобный трижды осенил перстами свой испуг, и поспешно отработал задним, и стал обочь майора.
Случалось такое с Володькой в минуты опасности, когда напрочь отбрасывался трезвый расчет, когда он буквально слеп от жуткого, веселого бешенства, если можно говорить о "веселости" в минуту казни. Видимо, можно, значит, бывают исключения, ибо такая минута приподымает одних, других же бросает на колени и ниже.
Вот и сейчас... Ах, мама Адеса, синий океан! Отшвырнул Арлекин опостылевший китель, сорвал с плеч остатки грязной, прокоптившейся бязи и остался в старенькой полосатой тельняшке: "Смотри, Европа, как умирают славяне!"