Азбука для побежденных
Шрифт:
— Но как же люди… — начала было Аполлинария, но тётя Мирра её перебила:
— Люди? Да как всегда. Что люди, что не люди, всё едино. Им, понимаешь ли, всем, всяким разным, даны инструменты для того, чтобы понять, где белое, где чёрное, что плохое, что хорошее, но толку с этого чуть. Почему? А просто всё. Лень. Ведомым-то куда как проще быть. Вот и ведутся. На всякое и разное. Слепая вера, она такая.
— Неужели ничего с этим нельзя сделать? — огорченно спросила Аполлинария.
— Да можно, конечно. Если с молодых ногтей показывать, что да как, то можно. Но большинство
— Неужели все голуби в городе — это бывшие люди? — с грустью спросила Аполлинария.
— Конечно, нет! — возмущенно ответила тётя Мирра. — С чего ты это выдумала? Есть вполне себе обычные голуби. И воробьи. Ну, то есть как, обычные, — она задумалась. — Тут ничего обычного нет на самом деле, но это пока и неважно. В общем, голуби тут всякие и разные, и лучше бы тебе, Поля, быть с ними со всеми исключительно вежливой. И деликатной.
— Это обязательно, — заверила Аполлинария. — Но я так и не поняла — научить отличать черное от белого всё-таки можно?
— Можно-то оно можно, — вздохнула баба Нона. — Но вот скажи ты мне, честно, как на духу — сама ты способна точно отличить, что есть чёрное, а что белое? Вот прямо точно-точно способна? Сперва различить, а потом научить. Сумеешь?
Аполлинария задумалась. Прежде ей казалось, что да, конечно, но сейчас ею овладели сомнения. С чего она взяла, что слабым душевно людям станет хуже, если они будут голубями? Может быть, для них подобные немудрящие радости и есть вершина счастья и благополучия? А что до загаженной крыши, то это ей, Аполлинарии, крыша была неприятна, но голубям-то чего стесняться? Их крыша, наверное, вполне устраивает. Равно как и Петрикор. Для голубей он, вероятно, самое то — идеал. И красивый, и велеречивый, и небо показал, и улыбнулся. Да и не убивает он их вроде, сказал, что сами умирают, а после смерти им действительно уже всё равно.
— Я не знаю, — произнесла она тихо. — Думала, что знаю, а теперь… я не уверена. Но если бы я учила кого-то, то, наверное, сделала бы всё-таки иначе.
— И как бы ты сделала? — спросила тётя Мира, щелкая спицами.
— Я бы позволила выбрать, — тихо сказала Аполлинария. — Не принуждала бы. Хочет человек стать голубем? Пускай становится, на здоровье. Хочет стать деревом? Тоже пускай. Хочет быть лисой, овечкой, лошадью, облаком, камнем — тоже пусть всё будет, как он хочет, лишь бы другим не во вред. А Петрикор… он ведь не дает выбор. Либо ты голубь, либо ты враг. Он ведь так мне сказал. Я же… я думаю, что овечка и камень, они друг другу не враги.
— А синичка и лисичка? — хитро прищурилась баба Нона.
— Не знаю, — покачала головой Аполлинария. — Но я поняла другое. Здесь нет, и не может быть моей победы. Если всё делать, как я увидела, то это будет заведомо проигрыш, вот только можно попробовать сделать так, чтобы он был минимальный. Чтобы меньше людей страдало. Наверное, я бы постаралась сделать именно так: не увеличивать зло.
— Вот это правильно, — покивала бабуля Мелания. — Исходить надо из человеческой или нечеловеческой природы живущих. А синичку и лисичку можно попробовать
Аполлинария усмехнулась.
— В это уравнение нужно добавить кота, — сказала она. — Ну и веселье тогда получится.
— Кота? — прищурилась тётя Мирра. — Сдается мне, с котом ты через некоторое время познакомишься. Поля, ты вроде бы в кафе зайти хотела? Балерина тебя, поди, заждалась. Сходи, попей кофейку с подружкой. И расскажи ей эту историю, мне кажется, ей будет интересно.
Череп, разумеется, ждал её, и официантка тоже ждала — когда Аполлинария села за уже ставший привычным столик, официантка тут же принесла ей ставший уже привычным стакан холодного чая, и спросила:
— Ну, как? Прогулялись с негодником?
— О, да, — покивала Аполлинария. — Полдороги проверяла, не запачкалось ли платье.
— Уродец, — ёмко охарактеризовала Петрикора официантка. — Мелкий слащавый уродец. Знаете, что было, пока вы ходили к старухам?
— Откуда бы? — удивилась Аполлинария. — Нет, конечно.
— Он сюда вернулся, уже с другой девицей, — официантка засмеялась. — И стал ей втирать, что Аполлинария оказалась нехороша, предала его лучшие чувства, разочаровала, и была потому отвергнута. Девица смотрела ему в рот, млела, и протирала глаза платочком. Сдается мне, в Городе завтра будет одним голубем больше.
— Так вы знали? — спросила Аполлинария. — Вот почему вы тогда качали головою. Но почему вы не сказали мне об этом сразу?
— Я не вмешиваюсь, — тихо ответила официантка. — Не в моей воле влиять на чужую свободу выбора. Поймите главное: такие, как я, не могут помешать таким, как вы, совершать собственные ошибки. Ваш выбор — это ваш выбор, Аполлинария, ваши ошибки — это ваши ошибки. И ваша ответственность. Никто, кроме вас, не может принять за вас решение. Никто, кроме таких, как вы, и малых сих. Запомните это.
— Хорошо, — Аполлинария покивала. — Понять бы ещё, что такое я в этом всём.
— В своё время поймёте, обязательно, — пообещала официантка.
— И кто такая — вы? — Аполлинария подняла голову, их взгляды встретились — вопрошающий Аполлинарии, и бесконечно печальный — официантки.
— Я? — спросила та. — Сейчас я — всего лишь девушка, которая иногда приносит вам чай. Думаю, пока что этого довольно.
— Может быть, вы, в таком случае, посидите с нами? — спросила Аполлинария. — Я была бы этому очень рада, честно.
— Почему бы нет? — официантка улыбнулась. — Погодите немного, я сделаю кофе, и к вам присоединюсь. Ничего не имею против того, чтобы отдохнуть. Весь день на ногах — это, знаете ли, не всегда легко.
— Я же сказала, мы закрыты, молодой человек, — девушка чуть растягивала слова, и в голосе её чувствовалась явственная неприязнь. — Типография закрыта. Заказы не принимаем. Вы чего, не видите? — она обвела взглядом небольшую комнату, заставленную коробками. — Всё демонтировали, упаковали уже. На склад отвезем.