Банда гиньолей
Шрифт:
— Скажите на милость, какие пантомимы!..
Девицы были пьяны в лоск, они пили больше мужчин, больше моряков.
— Зачем ты их созвал сюда? — не удержавшись, полюбопытствовал я.
— Сам, что ли, не знаешь? Твой праздник!
Ну вот, опять за свое!.. Заладили — праздник!.. Видел я этот праздник в гробу!.. Я снова начал злиться. Да и как было не разозлиться?..
— Все правильно, правильно! Сам увидишь!..
Уперся — не своротишь. Было у него пристрастие к загадочности…
— Ну,
Каскад снова принялся бурчать себе под нос, сел, ссутулился… Бух! Бух! Бух! В дверь заколотили, да с такой силой, как еще не стучали…
— Музыку прекратить! — приказал Проспер.
Девицы начали гасить лампы, но Каскад запретил, и их снова зажгли… Проспер приотворил дверь, двое толкнули ее и вошли: Нельсон Трафальгарский и Сороконожка, оба в поту, тяжело дыша… Увидев Каскада, бросились к нему.
— Едут!.. — громогласно объявили они. — Едут!..
— Ну так что, пусть едут! Не любил Каскад крика.
— Где они?
— В кебе!
— Я спрашиваю, где они сейчас находятся?
— На Джемен-роуд.
— Ну, и?..
— Едут по набережной.
— Везут? Как держат?.. Показал руками: тяжелый, мол?.. Они утвердительно кивнули.
— Сходи, Сороконожка, покажешь им, не то они заплутают… скажешь, что все в полном порядке… А ты, Нельсон, постой у дверей, да гляди, не отходи! Сейчас они будут здесь!..
Поднялась суматоха, восклицания, писк… Захрустела галька, послышался звук шагов…
— Проспер, ростбиф идет! Каскад принялся наводить порядок.
— Девочки, за стол! — скомандовал он.
— И так ничего уже не осталось! — заартачился Проспер.
— Проклятье! Чертов кабатчик! Давай поворачивайся, сказал! И кофе свари, чтобы горячий был! Понял?..
Проспер вышел во двор, оставив дверь открытой.
Шаги на улице стихли, голоса смолкли… Наступила полная тишина, лишь плескались волны о берег, да шумела в кухонной пристройке кофейная мельница. Где-то совсем далеко за рекой звякал трамвай, в районе Уоппинга…
Подошел Состен, полюбопытствовал:
— А в чем дело? Ты слышал?..
Он был не так уж пьян. Каскад услышал, оборвал его:
— Заткнись!
Не стоило злить его… Я сам терялся в догадках: табак?.. Ворованное добро?.. Мешок мака?.. А коли тяжелое, может быть, ковер или оружие?.. Во всяком случае, нечто такое, о чем вслух не говорят. Видимо, какая-то темная махинация… Спросил у Каскада:
— Что-то громоздкое?
Вспомнил я, как он показывал руками…
— Увидишь, сам увидишь!
— Мне уходить пора! Ждут меня на судне!
— Да никто тебя не ждет! Раздражал я его…
— А я говорю, ждут!
Начали вдруг действовать мне на нервы, все, кто собрался здесь, все до единого… Ишь, слетелись к Просперу, да так кстати! Прямо чудеса!.. Что за притчи?..
— Послушай-ка! — сказал я ему напрямик. — Вы что, условились собраться здесь?
— Зачерпну-ка я тебе еще половничек! — услышал и и ответ. — Хлебни горячего винца, от груди помогает! Не схватить бы тебе холеру! Сквозняки — страшная вещь! Того и гляди, холера прицепится!..
Дверь осталась отворенной настежь. Женщины кашляли, пересмеивались, переталкивались локтями.
Захрустела галька, кто-то шел сюда. Во всяком случае, шаги приближались. Каскад схватил фонарь, задул его. Девицы зароптали.
— Заткнитесь!
Он вышел наружу, переговорил с кем-то, вернулся не один. Двое что-то тащили, смутно рисуясь в черном дверном проеме, волокли что-то громоздкое…
Вирджиния шепнула мне:
— They carry someone… они кого-то несут….
У меня язык не поворачивался произнести слово… Они затворили за собой дверь, Проспер зажег фонарь. Свет упал на их лица, и я узнал принесших груз: Клодовиц и Боро… У меня было точно предчувствие… Они положили мешок на пол… большой тяжелый куль, распространявший густой смрад… Собрание было неприятно поражено. Зал наполнился зловонием. Все молча тянули носом и глядели на меня… Креозот, деготь… Едкий запах…
Клодовиц со своими оттопыренными ушами стоял напротив недомерка с крысиной мордочкой, весь мокрый от пота… с него капало… довольный, что добрался наконец до места…
— Здравствуйте, доктор! — приветствовал я его.
— Ну, как поживаешь? Как здоровьице?
Видно, изрядный конец сделали… Клодовиц снял очки, уселся. Оба сильно устали… На докторе был черный сюртук и белый галстук, как для торжественного случая.
— Доктор! — обратился я к Клодовицу. — Что это вы принесли?
Я предпочитал спрашивать у него, а не у Боро. Того я уже совершенно не мог выносить: трепач, прохиндей, грубиян. Видеть его не мог. Клодовиц еще так-сяк. С ним, по крайней мере, еще можно было говорить.
Боро беспокойно крутился вокруг свертка, вперевалку ходил туда-сюда. Ни дать ни взять медведь… Кажется, со времени последней нашей встречи он еще больше раздался: плечищи, задище, ручищи… Куртка трещала на нем по всем швам…
Он ответил вместо Клодовица:
— Хо-хо! Сам увидишь, сопляк!
Толстая рожа расплылась, жирные складки на груди колыхались от смеха — прямо бочка. Хо, хо, хо!..
— Увидишь, вундеркинд!
У него получилось «ву-у-ундер-р-р-кинд».
— Выпить бы чего-нибудь покр-р-р-епче! В глотке пересохло!..