Барометр падает
Шрифт:
Сказал, и горько рассмеялся.
Алла посмотрела на меня с тревогой: уж не впал ли я в хандру? Не переутомился ли, после первой-то партии матча?
— Нет, Алла, нет. Не буду я покупать «Опель», пустая трата денег. У меня есть «Волга», мать родная. Едешь, и радуешься: справа поле, слева лес, впереди город, позади село. А этот «Опель», что он видит, кроме Берлина, да и то — западного. Он, поди, тоже мечтает о долгой дороге, да на скорости, да по бескрайним просторам, а всю свою опельную жизнь так и будет бродить по одним и тем же улицам. Что проку в его двухлитровом двигателе?
— Трёх, —
— Что — трёх?
— У этой модели двигатель объёмом три литра.
— А хватило бы и четвертинки. В старые времена как? Лошадка — хорошо. Две лошадки — уже отлично. Четыре — роскошь. Карета о шести лошадях — значит, герцог или король. И, главное, добирались в Берлине от своего дворца до Оперы за то же время, что и «Опель». Или даже быстрее.
И я вздохнул печально-печально.
— Давайте подъедем, Михаил Владленович! — предложила она.
Ага, опять Владленович и на вы. Правильно. В дзюдо ли, в шахматах, или в волейболе — везде важно определять дистанцию. Когда нужно — идти на сближение, когда нет — держать, держать и держать!
А если это входит в задание?
Алла открыла заднюю дверцу, усадила меня, села сама и сказала:
— Поехали!
И её послушались.
Непросто всё, ой, непросто!
Прибыли за пятнадцать минут до старта. Как раз достаточно, чтобы освежиться и прихорошиться, что я и не преминул исполнить.
Вышел в зал. Помахал болельщикам в зале, считая, что они все — болельщики, а уж мои, не мои, игра покажет. Тут и соперник подоспел. Рукопожатия, Шмид пускает часы, и я ставлю королевскую пешку на е четыре.
Лучшего места для пешки нет — так написано в моём учебнике для школы «Ч».
Анатолий поставил свою пешку на с пять.
Вскоре шахматный мир узнал, что во второй партии разыграна сицилианская защита, вариант Найдорфа.
С доном Мигелем я встречался в Лоун Пайне, весной семьдесят шестого. Историческая личность, играл с Капабланкой и Алехиным. Он и сегодня в седле, и при случае может задать трёпку любому. Ладно, почти любому. Сейчас Найдорф на матче в качестве корреспондента Clarin.
Играем. Определяющий момент партии: я могу либо разменять ферзей с небольшим, скорее, крохотным позиционным перевесом, либо, не меняясь, идти на обострение с обоюдными шансами в мутной воде.
Капабланка бы выбрал первый путь. Чигорин — второй. Но оба они — продукт капиталистического общества.
Мои же обстоятельства иные. И путь я выбрал иной. Пожертвовал сначала пешку, через два ходе ещё одну.
Анатолий задумался. Надолго. На сорок две минуты. Как не задуматься? У витязя на распутье впереди три дороги, и чётко обозначено, что ожидает на каждой. У Анатолия — очевидных четыре, и все ведут к гибели чёрных. А одна, неочевидная, совсем неочевидная — к спасению.
И он её нашел. За доской!
Это же Карпов.
Через шесть ходов он в ответ пожертвовал не какие-то пешки, а целого ферзя, поставив перед выбором меня — получить мат сразу, или помучиться.
Я мучился. До сорокового хода. А потом с печальным достоинством признал поражение — это звучит куда лучше, чем «сдался».
И опять мы в комнате отдыха. Всё в том же составе. Да, Женя с нами, он со всей командой, добрый, задушевный
— Что-то пошло не так? — спросил он.
— Кто-то выигрывает, кто-то проигрывает. На этот раз выиграл соперник. Это случается, — сказал я нарочито беспечно. Настолько нарочито, что резануло слух.
— Но… Но как же…
— Вероятно, вторую пешку я пожертвовал напрасно, — протянул я задумчиво. — В следующий раз… Нет, но может быть… Впрочем, — я оглядел присутствующих. Ефим Петрович — шахматист. А Миколчук, Иванов, Смирнов, Григорьянц, и, по всей вероятности, Алла Георгиевна Прокопенко — бойцы невидимого фронта. Интересная пропорция. Если я останусь чемпионом — все получат поощрения. Вот и набилось сюда народищу.
— А что, собственно, вы здесь делаете? — спросил я, ни к кому конкретно не обращаясь. — Почему нет Доломатского и Макаревичева? Их нет, а вы есть. Странно это. Очень странно.
— А где ж нам быть? — спросил Иванов.
— В буфете, Женя. В буфете. Собирать информацию, общаться, оказывать влияние, или какое там у вас задание, товарищ капитан.
— Майор, — самодовольно ответил Женя. — Уже две недели как майор.
— Поздравляю! Поздравляю, от всего нашего коллектива поздравляю. Глядишь, скоро станешь генерал-майором. Но это будет завтра. А пока, мне думается, тебе и остальным лучше заняться прямыми обязанностями.
— Мы и занимаемся нашими прямыми обязанностями, — ответил Женя.
За что его ценю, ещё с самой с Польши, так за безыскусность. Режет правду-матку напрямик, не стараясь маскироваться. К чему церемонии? Тем более сейчас, когда он майор?
Из слов Жени ясно: я, и только я — забота наших бойцов невидимого фронта. Других забот нет.
В чем заключается забота — это отдельный вопрос.
Я хотел было предложить всем выйти вон, оставив меня наедине с печалью, но пришёл волонтер, и повел меня с Ефимом Петровичем и Адольфом Андреевичем на экзекуцию. То есть на пресс-конференцию. Надо!
На пресс-конференции сегодня главная роль у Анатолия Евгеньевича. А я так, снаряды подношу. Всё было вежливо и корректно: Карпов похвалил меня за смелость и отвагу, я отдал должное его хладнокровию и проницательности. Оба мы сошлись во мнении, что самое интересное впереди.
Но корреспонденты били по больному: понял ли я, где просчитался? Доволен ли я работой моего тренерского штаба? И где мои постоянные спутницы, фройлян Стельбова и фройлян Бочарова? Последний вопрос задал корреспондент «Свободы» господин Попригорода. Какая-то искусственная фамилия. Явно псевдоним. Для пущей важности, ну, и для безопасности родных, если у этого господина есть родные в Советском Союзе. Хотя вряд ли псевдоним спасёт от зорких глаз, чутких ушей, длинных рук и острых клыков наших компетентных товарищей. Да что товарищей, достаточно одного меня.