Батраки
Шрифт:
— Так-то оно так. А все-таки, хозяюшка, кабы моя была воля на свете…
— Ох, горе горькое!
— Я бы так сделала, чтобы никто не жаловался…
— ?
— Силком я бы никого не гнала работать. А каждый бы имел, что кому по душе…
— Иисус Христос — и то не мог сладить с людьми, а человек бы сладил? Не верь этому, Ягнесь…
— Сердце у меня горит, как вижу бедность эту в деревне…
— И одни других обирают, словно волки, а не люди!
— Было бы у каждого, что ему по душе… было бы у всех…
— Бездомные думают о хате, у кого хата есть — о земле… а богатеи?
Нередко они засиживались до поздней ночи, сетуя на неблагодарность людскую и перестраивая
— Видела я, — говорила Ягнеска, — будто иду я по крутому обрыву над самой водой и что-то ищу, только не помню что… Вдруг слышу: неподалеку телега скрипит и звенит колокольчик… Я лезу выше, продираюсь сквозь можжевельник, наконец выхожу на дорогу. А все слышу: динь-динь, — колокольчик-то не стихает. Я бегу на звон, и уже возле моста навстречу мне, милые вы мои: лошади, черные как смоль, повозка и в ней ксендз. «Верно, к больному», — думаю и становлюсь на колени. Но ксендз машет рукой и кличет меня. Ну, я, конечно, подхожу к нему. А он, поверите ли, вылезает из повозки, снимает с груди распятие, надевает мне на шею и говорит: «Вон в той маленькой хатке за ручьем лежит больной… Садись и поезжай! Лошади сами тебя довезут…» Я и так и этак отнекиваюсь, а он одно твердит: «Поезжай да поезжай через мост. Я, говорит, недостоин через этот ручей переезжать…» Волей-неволей — а что было делать? лошади-то тронулись! — еду… Доехала до середины моста, сжимаю распятие с благоговением и страхом… Вдруг — трах! Мост рухнул, а я с повозкой под воду…
— Господи помилуй! — шепчет Маргоська.
— Однако выбилась я наверх, а повозка и лошади пошли ко дну… Я, что есть мочи, плыву к берегу, а вода уносит меня все дальше… Ну, молюсь я, всех святых призываю по имени — никто не идет! Испугалась я до смерти, что вода заберет меня, а господь потонет вместе со мной, и руками прижимаю его изо всей силы к груди… Вдруг люди сбежались, протянули мне багор и чуть живую вытащили на берег…
— Ну, слава богу!
— Да я не иду с ними, а стою на берегу, плачу и горестно смотрю на эту хатку за ручьем. Проснулась я, а все еще сердце у меня болело…
— К чему бы это?
— Бог знает и ангел-хранитель, — ответила Ягнеска.
— Вот чудно! Ведь и мне похожее снилось…
— Так расскажите!
— Я уже хорошенько не помню…
— Хоть немножечко! Мамуля! — упрашивала Зося. — Я так люблю про это слушать, а мне никогда ничего не снится.
— Ну, слушай, дочка, и ты, Ягнесь…
— Говорите, мы слушаем…
— Снилось мне, будто я в костеле стою перед алтарем пречистой… А со мной Юзусь, только совсем он еще малое дитя, каких матери первый раз носят в костел. Молюсь я святой деве, горячо молюсь и даю ей обет, что дитя это послужит ко славе ее и восхвалению. А был он тяжелый, всю руку мне оттянул… Чего я только не делаю! Подхожу к алтарю, кладу его, а потом вынимаю по одному зубу изо рта и даю ему поиграть… И когда я вынула последний зуб для него, вижу: склоняется ко мне с образа божья матерь и рукой подзывает меня к себе… Оробела я, подхожу с великим смущением, а она ласково смотрит на меня и отламывает кусочек земли, той, что у нее под ногами. «Отведай, говорит, этого хлеба, ибо он был мне пропитанием на земле…» Я со страхом беру, кладу в рот — горький он, как полынь, да твердый! Как тут его есть, когда у меня ни одного зуба не осталось… а она глазами показывает: дескать, ешь! Уж я кусаю деснами, до крови кусаю, а больно мне так, что слезы текут… Проглотила наконец. Ну тут, скажу я вам, до того мне стало сладостно, что никакими словами не опишешь! Словно я
— А потом что?
— Потом я проснулась. Но сладко во рту у меня было до утра…
— Уж это знаете, знаете…
— Право, так! Говорю вам.
— Да я верю! — убежденно кивала головой Ягнеска. — Отчего же нет!
А Зося так заслушалась, что на лбу у нее мелкими росинками выступил пот.
Долго они потом на все лады толковали эти схожие сны. Но чем дольше они размышляли, тем больше удалялись от желанной разгадки. Тогда, вверив опеке господней себя и хату, они перестали об этом думать. Да и недосуг им было за новыми заботами.
Маргоська доставала картошку из ямы и корзинками носила ее в хату, боясь, что она померзнет под снегом. В такую морозную зиму нельзя ни на что надеяться — этому ее научил долгий опыт.
Лен они весь допряли, и на жердочке висело двадцать тонких мотков и восемь толстых, Наконец Ягнеска собралась отнести пряжу. Она уже увязала мотки в холстинку, когда в хату вошла Маргоська.
— Хочешь отнести?
— Да нужно сходить.
— Постой-ка, дай я сосчитаю, сколько нам приходится. Двадцать тонких мотков — почем?
— По десять крейцеров.
— Это два гульдена. Да восемь толстых по пять крейцеров — это будет сорок.
— Верно больше!
— Нет, так. Стало быть, каждой по гульдену и по двадцать крейцеров.
— О господи! За целый месяц…
— Такой это заработок! А как быть? Жить-то надо, ничего не поделаешь.
— Ну, я пойду.
— Ступай. Да возвращайся скорей!
— Что мне там сидеть…
— В добрый час!
Ягнеска пошла, увязая по колено в сугробах. С большим трудом добралась она до хат.
— Только бы дома застать хозяек!
Дорогой она молилась и считала, сколько у кого получит за работу.
Однако обманулась она в своих надеждах, хоть и не многого ждала: ни одна хозяйка не похвалилась, что лежат у нее деньги в сундуке. Почти все были довольны, что она во-время принесла, даже угощали ее завтраком, но ни одна не упомянула о плате. А когда Ягнеска, осмелев, сама попросила у одной, та язвительно ответила, что «она ведь не на краю света, а в той же деревне, и что с людьми надо жить по-людски…» Только последняя (вдова!) обещала по совести заплатить. А потом пристала к Ягнеске, чтобы она пожила у нее с недельку.
— Поможешь мне прясть, а я кормить тебя буду, ну, и сколько-нибудь заплачу.
— Я бы с охотой, да…
Ягнеска вспомнила, что у Маргоськи мало уже осталось картошки и до праздников нехватит… а она сидит у нее, бездельничает и помогает только есть. Разве это не грех? Да еще какой! И теперь вернется к ней с пустыми руками…
— Садись-ка! Бери кудель… Ну, чего тебе надо?
— Да мне… ничего… только… Не знаю, как мне и быть…
— С чем?
— С Маргоськой…
— Пустое! Она не одна там, а с девчонкой, и без тебя управятся. Тебе-то что за печаль? Побудешь у меня с недельку, а то и дольше… Льна лежит пропасть. Снимай-ка платок да садись.
Ягнеска сняла платок и села за прялку.
«Что тут жить, что там… Мне-то нигде не вековать», — подумала она.
Напрасно Маргоська поджидала Ягнеску. С великим трудом она перенесла картошку в клеть и укрыла ее старой соломой.
— Ну, слава богу! — сказала она, кончив работу, так как тревожилась, что померзнет картошка. — Тут-то ей ничего не сделается. Но и замучилась я… уфф! — Маргоська тяжело вздохнула. — Не те уж, видать, у меня силы, что были. Теперь только бы Ягнеска пришла с деньгами, купим немножко масла — и ладно. До праздников, даст бог, хватит, а на праздники Юзусь приедет…