Бенони
Шрифт:
Потом хозяин протянул свою рюмку к смотрителю маяка и его жене — то были единственные соседи Сирилунна со стороны моря. Ваше здоровье! Старая дама смутилась и покраснела, хотя ей уже стукнуло пятьдесят лет и у неё были две взрослые замужние дочери и внуки. Смотритель с идиотским видом обратил к Маку увядшее лицо — вот так, мол. Затем он взял свою рюмку и не спеша выпил. Только руки у него как-то странно дрожали. Не потому ли, что Мак счёл его человеком, с которым можно чокнуться? После чего он снова погрузился в привычное слабоумие.
А Мак обратился к своей челяди: он не хочет никого
Каков говорун! Откуда, скажите на милость, брал он такие слова? Гости были заметно растроганы, Брамапутра полезла за носовым платком. Кузнец сколько-то лет назад и не подумал бы выпить с Маком, потому как в нём жила неуёмная вечная ненависть. Старая такая история, в которой был замешан не один человек: и его молодая жена, которой уже нет в живых, и сам Мак, да вдобавок ещё охотник, чужой, со стороны, по имени лейтенант Глан. Всё это было много лет назад, молодая жена без памяти влюбилась в того Глана, но Мак сумел её улестить и призывал к себе во всякое время. Кузнец хорошо помнил свою жену, её звали Ева, она была маленького росточка, а больше он, по правде, мало что помнил, обычная жизнь текла как всегда, дошла до этого дня, и вот теперь он сидит у Мака, пьёт с ним за счастливое Рождество, а вечная ненависть куда-то делась.
— Ну, все довольны? — спросил Мак.
Все встали. Эллен, горничная, тотчас начала перетаскивать белые, вызолоченные стулья обратно в гостиную, туда же проследовал Мак и позвал за собой смотрителя с женой и Бенони. Остальных же гостей попросили остаться в столовой и выпить стаканчик пунша, а то и два. Разговор после стаканчиков пошёл ещё оживлённей.
— Вы не могли бы нам сыграть, госпожа Шёнинг? — спросил Мак, указывая на маленькое фортепьяно.
Нет, нет, она не умеет играть. Тому уже столько лет... Сыграть? Господин Мак, верно, изволит шутить?
— Но ведь вы же играли нам много лет назад? Нет, нет! Когда она играла? Давным-давно. Вот её дочери, те немножко играют, они сами немножко выучились, когда вышли замуж. Они очень музыкальные.
— Но ведь вы из хорошей семьи, вы урождённая Бродкорб, и хотите уверить меня, что вас не учили играть?! Да я и сам слышал.
— Нет, нет, я вовсе не из хорошей семьи. Нет, нет, вы, верно, шутите.
— Вашим родителям принадлежал целый пасторат! Думаете, мне это не известно?
— Моим родителям? Несколько дворов у них, может, и было. И ещё кой-какие участки... Но с пасторатом, господин Мак, это чья-то выдумка. Родители у меня были простые крестьяне, у нас был двор, несколько лошадей, несколько коров, но ничего такого, о чём стоит поминать.
Смотритель Шёнинг между тем ходил с очками на носу и разглядывал картины, развешанные по стенам. Ему было совершенно безразлично, о чём это его жена разговаривает с Маком, уж слишком хорошо он знал её голос, хорошо до отвращения. Они женаты уже тридцать лет, они прожили под одной крышей одиннадцать тысяч дней.
Мак снял с инструмента чехол.
— Нет, нет, — твердила мадам Шёнинг, — я этим не занималась с молодых лет. Ну, пусть будет псалом.
Она садится с пылающими щеками и глупым видом. Мак распахивает
При первых же звуках в лице у смотрителя что-то дрогнуло, он, правда, ещё некоторое время с идиотским видом продолжал разглядывать картины — из чистого упрямства, — чтобы не позволить смутить себя, но потом опустился на стул, стараясь, однако, сидеть спиной к жене. А мадам Шёнинг по памяти сыграла псалом.
Когда псалом был завершён, после чего исполнен вторично, мадам Шёнинг сникла и больше ничего играть не стала.
— Большое спасибо! — поблагодарил её Мак и снова затворил дверь в столовую, чтобы люди там могли теперь заняться чем хотят.
На огромном серебряном подносе подали коньяк, воду и сахар, и Мак предложил господам, пожалуйста, угощаться. А сам намешал два бокала, один — для себя, второй — для мадам Шёнинг. Затем он подошёл к смотрителю и немножко поговорил также и с ним.
— Да, да, вот эту картину мой дед привёз из Голландии.
— А вот там — жанровая сценка с Мальты, — и смотритель указал на другую картину.
— Верно, — с готовностью поддержал его Мак. — Вы сами это увидели?
— Да.
— И что же вы увидели?
— Подпись под картиной.
— Вот как, — откликнулся Мак, заметив про себя, что недооценил умственные способности идиота. — Я думал, вы сами бывали на Мальте и теперь узнали.
А тем временем мадам Шёнинг в свою очередь столь же демонстративно пропускала мимо ушей речи своего мужа. Господи, до чего ей знакома его худая спина с торчащими, костлявыми плечами. Она снова начинает тихо наигрывать, лишь бы не слышать его голос.
— Вы ведь раньше водили корабли, — гнул своё Мак, — вот я и подумал, что вы, может быть, побывали и на Мальте.
Слабая улыбка скользнула по лицу смотрителя.
— Вообще-то я бывал на Мальте.
— Вы только подумайте!
— Но когда я вижу хельгеланнский пейзаж, я не могу его узнать только по той причине, что бывал в Норвегии.
— Нет, конечно, да-да, конечно, — отвечал Мак, а про себя подумал, что перед ним стоит идиот, с которым надо держать ухо востро, и не имеет смысла развлекать его светской беседой.
Потом Мак выпил на пару с Бенони и сказал такие слова:
— Видишь ли, дорогой мой Хартвигсен, всё это я получил по наследству, мебель, и вот эту сахарницу, и картины на стенах, и серебро, и всё, что ни есть в доме. Это та доля наследства, которая попала в Сирилунн, а вторая доля отошла моему брату Маку в Розенгоре. После меня всё это, верно, перейдёт к тому, кто даст на торгах самую высокую цену. Смотри тогда, не упусти случая, Хартвигсен.
— Ну, ещё не известно, кто из нас умрёт первым.
На это Мак лишь покачал головой. Затем он подошёл к мадам Шёнинг, он никак не мог допустить, чтобы она сидела вот так одна.
А Бенони стоял и думал: «Мак всё это говорит просто так, для разговора, у него ведь есть родная дочь, ей всё и достанется, чего ж он меня зря распаляет?».
— Видите ли, мадам Шёнинг, с тех пор, как скончалась моя жена, инструмент так и стоит без дела. Играть на нём некому. Но не могу же я его просто выбросить, это дорогой инструмент.