Беранже

Муравьева Наталья Игнатьевна

Песенник, смеясь, признается, что ему порой кажется, будто Мишель Монтень, живший в XVI веке, каким-то чудом похитил или, вернее сказать, предвосхитил его собственные мысли, превосходно выразив их.

Бьет четыре часа. В дверях камеры появляется суровый лик тюремного смотрителя. Гостям пора отбывать восвояси.

Спустя несколько дней узнику тюрьмы Ла Форс наносит визит еще один романтик, Александр Дюма. Беранже сразу же проникается симпатией к этому жизнерадостному курчавому великану с таким заразительным смехом. Дюма, видно, весел и добр от природы, а сейчас так и сияет после одержанной победы в театре, весь полон замыслов, надежд.

«Их

визиты были мне вознаграждением за все битвы, данные мною во имя литературной революции, на которую решились они и их друзья», — напишет Беранже в своей автобиографии.

* * *

Не забывают о заключенном песеннике и его враги.

Как-то январским утром, оттеснив всех посетителей, в камеру ворвались жандармы и стали учинять обыск. Перетряхивали белье, шарили под кроватью, перекопали все рукописи, книги и, наконец, начали рыться в карманах узника.

Обыск был связан с тем, что Беранже приписывали некоторые песни, не принадлежавшие ему, — например, сатиру «Разговор Пия VI с Людовиком XI».

После обыска начался длительный и весьма бестолковый допрос. Полицейским не удалось выудить от поэта ни новых признаний, ни добыть в его камере каких-либо «улик», чтобы состряпать против него новое «дело».

«Знаки внимания» оказывают узнику не только жандармы, но и более высокие персоны. В тронной речи короля, произнесенной в январе 1829 года, прозвучала устрашающая фраза, в которой все увидели намек на процесс Беранже.

— Какая честь! — иронически усмехнулся песенник, когда ему рассказали об этом. — Ну что ж, Карл Десятый получит подобающий ответ.

Песня поспела как раз к карнавальной неделе и тотчас же разнеслась по Парижу. Это был прямой вызов королю. Подождите! Придет время, и за все заплатит Карл X поэту, принужденному влачить дни праздничного веселья в чертовой тюрьме!

Разобран весь колчан мой ветхий — Так ваши кляузники мстят. Но все ж одной стрелою меткой, О Карл Десятый, я богат. Пускай не гнется, не сдается Решетка частая в окне, Лук наведен. Стрела взовьется! Король, отплатите вы мне!

Вслед за королем на поэта напали и духовные отцы. Архиепископ Тулузский Клермон де Тоннер обратился к пастве с посланием, в котором обрушился на современные нравы и на песни Беранже.

Пример тулузского собрата живо подхватил «архипастырь» города Mo.

Как для меня нападки ваши лестны! Какая честь! Вот это я люблю. Так песенки мои уж вам известны? Я, монсеньер, вас на слове ловлю,—

насмешливо обращается Беранже к архиепископу Тулузскому в песне «Кардинал и певец».

За каждый стих свободный об отчизне Со мной вести желали б вы процесс. Я — патриот; вольно же вам при жизни Считать, что все мы — граждане небес. Клочок земли в краю моем родимом Мне каждый

мил, хоть я на нем не жал, Не дорожить же всем нам только Римом! Как ваше мненье, милый кардинал?

Среди духовной паствы Тулузы и других французских городов ответ Беранже кардиналу снискал, без сомнения, гораздо более горячий отклик, чем гневные речи монсеньеров против песенника.

* * *

Подписка, организованная друзьями Беранже, движется туговато. Банкиры не хотят открывать кошельков, как это было и во время сбора средств на памятник Манюэлю. Даже сердобольный Лаффит не торопится со щедротами. А бедняки несут понемногу, откуда им взять? И все-таки благодаря молодежи, которая с энтузиазмом взялась за это дело, большая часть суммы для погашения штрафа получена. Нехватку доложил из своего кармана друг Беранже Берар.

В песне-памфлете «Десять тысяч» поэт подсчитывает, в чью пользу пойдут деньги, которые должен он внести в королевскую казну.

Это что ж? Всему суду награда Или только плата за донос?

Часть суммы штрафа, конечно, понадобится для поощрения сыщиков и цензоров. Часть — для всяких придворных льстецов, в том числе и для поэтов, воспевающих за деньги сиятельных особ. Нельзя забыть и важных господ, которые так ловко умеют гнуть спину перед каждым новым властителем.

Много им добра перепадало. Францию проглотят — дай лишь срок.

А сколько добра переводится на прокорм святых отцов!

Вопреки грядущему блаженству Ангел мой ощипан догола. Менее трех тысяч духовенству Дать нельзя за все его дела.

Сумма штрафа разделена в песне между всеми, кто служит опорой монархии Карла X. Подсчет завершен. Но разве наберешься денег на всех этих подлецов, предателей, кровососов, присосавшихся к телу Франции!

* * *

Вот уже и весна прошла. Чахлые деревца на тюремном дворе запылились. В камере нечем дышать.

В ночь на 14 июля Беранже не спит. Он складывает песню. В ней сливаются воедино воспоминания о 1789 годе и надежды на новое восстание. Надежды растут.

Сквозь стены тюрьмы до песенника как будто начинают доноситься отдаленные звуки прибоя. Франция в тревоге. Карл X с благословения ультрароялистов и духовных отцов пошел в новый поход на «вольности». Сладкогласный Мартиньяк слетел. На его место усажен давний приятель и соратник Карла князь Полиньяк. Король заранее вызвал его из Англии, где Полиньяк был французским послом. Эта мрачная фигура издавна известна в политических кругах. Матерый ультрароялист, ненавистник всяческих «вольностей», Полиньяк в 1815 году даже отказался присягнуть хартии Людовика XVIII. Зачем, мол, французам какое-либо подобие конституции? Министр под стать королю. Столь же туп, самоуверен, фанатичен и столь же привержен старине. Религиозным своим рвением он даже превосходит Карла X. Полиньяк мнит себя избранником самой пречистой девы Марии, которая, по словам его, поручила ему спасти погрязшую в пороках Францию.