Без права на ошибку. Том 3
Шрифт:
Только Людвиг оставался невозмутим. Разговорчивее обычного, он буквально силком заставлял нас общаться, двигая невыносимые часы быстрее.
Впервые в жизни Питер меня не радовал.
Дни тянулись резиной, а в груди засело тревожное чувство. Токсикоз усилился и под влиянием напряжения я провалялась планируемые выходные в номере. Нашем, здоровом, предназначенном точно не для одинокой депрессии.
— Лена, добро пожаловать домой, — отбивает механический приятный голос, пока я стягиваю босоножки и избавляюсь от чемодана. — По вашему запросу ничего
— Олег! — кричу, сглатывая тяжелую слюну. — Ладно, я понимаю, серьезно. Вылезай. Сильно бить не буду, обещаю.
Дом звенит пустотой и холодом. Несмотря на теплое начало лета, я ежусь и обхватываю себя руками. Похоже, впервые в жизни понимаю, как пахнет та самая морозная свежесть из рекламы. Снегом, чистым бельем и белизной. Словно меня саму продезинфицировали изнутри, вымыв все живое из души.
Нет аромата жженной сосны. Он испарился без следа.
Остались лишь маленькие резные снежинки, повисшие в воздухе под ребрами. Они звенели и падали острыми льдинками вниз, с каждым шагом наверх быстрее. Крупный горох мурашек стучит по коже синхронно с ударом подошв о пол.
Идиот. Хронический идиот.
— Девочки, я убью вашего папу. Но для его же блага, — скриплю зубами, поглаживая напряженный низ живота. — Если человек — идиот, что маме остается делать?
Кажется, они со мной согласны. Или нет? Потому что когда я влетаю в нашу спальню, кишки подозрительно крутит, а к горлу подкатывает тошнота.
На негнущихся ногах подхожу к аккуратно сложенной кипе бумаг. Затуманенный взгляд скользит по строчкам со скоростью света. Смысл написанного доходит до меня с трудом.
Стопроцентным владельцем холдинга папы теперь являюсь я. Никаких акционеров, Олег выкупил бизнес полностью и вернул в семью. Папа назначен обратно на должность генерального директора. Новый дом моих родителей тоже принадлежит мне. Как и их старый дом. И наш с Олегом, вместе с двумя квартирами, о которых я даже ничего не знала, переоформлены на меня.
Голова кружится, а дыхание спирает от свалившегося на грудь пресса, когда я прикасаюсь к увесистой папке. Брачный договор задним числом и подписанные Олегом документы на развод. Общий смысл понятен — имущество, оформленное на меня, остаётся мне.
Со стоном сползаю на кровать. В висках долбит, а колени дрожат. Будто во мне литра два совсем не элитного алкоголя. Тремор мешает читать дальше, как и злые слезы, что обжигают сетчатку глаз. Я с трудом давлю их глубже и с сипом тяну ставший густым воздух. Он щиплет слизистую и застревает в глотке. Возле распирающего горло кома, покрытого противной вязкой слизью и мешающего сглотнуть.
Смутно знакомый запечатанный крафтовый конверт мозолит глаза, но я оставляю его на последок. Желание убить собственного мужа с особой жестокостью слишком велико. Особенно, когда дрожащие пальцы подхватывают билет. На Мальдивы. Какая прелесть.
— Совсем страх потерял, — шиплю, едва удерживаясь от того, чтобы разорвать проклятые бумаги.
Они еще мне пригодятся. В
Идиот.
Тру виски в попытке избавиться от простреливающей боли. Она сковывает тело и не дает нормально вздохнуть. Еще я безумно зла. Нет, я в ебаной ярости!
Потому что на глаза попадается записка.
«Ты свободна. Прости за все».
— Все? Все?! То есть, блядь, вот так вот?! — кричу в слепой ярости воздух и, не сдерживаясь больше, швыряю чертовы бумаги в стену. — Ты кретин, Шершнев! Непрошибаемый дебил! В глаза мне это скажи! Меня ты спросил, чего я хочу?! Засунь в жопу себе свои подачки! На тебе, развод! Холдинг? Подавись, блядь! А это что еще за…
Рука замирает, когда подушечек касается шершавая поверхность. Запечатанный маленький конверт со знакомой эмблемой клиники, в которой когда-то меня поставили на учет. Он весь потерт, измят, выпрямлен после. Даже логотип местами поблек и выцвел, но я узнаю его.
Тест ДНК. Олега и нашего неродившегося ребенка. И он не открыт.
«Я знаю, что он мой».
Короткая приписка от руки. Кривая и быстрая. Местами ручка порвала истерзанную бумагу до дыр. Будто Олег до последнего отговаривал себя это не делать.
В носу щиплет. Соленые капли скользят из-под век, но я запрокидываю голову и швыряю конверт следом. Ровно в момент, когда на телефоне высвечивается короткое уведомление.
«Дочка, не волнуйся. Я все знаю. Лежик у нас, спит. Завтра пущу на фарш. Решай, как считаешь нужным».
Хоть кто-то не сомневается в моих к нему чувствах. За небольшое время, проведенное бок о бок, тетя Таня прекрасно убедилась: ее сын — единственный мужчина, который мне нужен.
«Я отпустила», — всплывают в памяти ее давние слова. Она любила Александра Самуиловича. Но есть вещи, с которыми невозможно жить.
Кошусь на разбросанные бумаги и на автомате подбираю чертов конверт. Разглаживаю его на коленях и задумчиво обвожу буквы.
У нас скоро родятся дети.
Как они справятся с папиным вечным недоверием? С упреками и обидами? С моими истериками? Столько времени прошло, но он не верит в мои чувства.
— И что нам делать? — спрашиваю, задумчиво вгрызаясь в нижнюю губу.
Я жду знака. Подсказки, черт возьми. Хоть чего-нибудь, что подскажет, как закончить вечное хождение по кругу его комплексов. Я ждала, что завершение их дел с Александром Самуиловичем разрешит ситуацию, но и это не помогло.
Он просто ушел.
Когда телефон вибрирует вновь, я отвечаю не задумываясь. Но когда слышу знакомый голос в трубке, волосы на затылке встают дыбом а с губ срывается непроизвольный рык. Я обращаюсь в защиту и стискиваю чертов аппарат до хруста.
— Не клади трубку, — хрипит на той стороне, а в ушах звенит предупреждающая сирена.
— Что. Вам. Нужно? — шиплю, инстинктивно сильнее прижимая ладонь к животу.
— Мы не договорили в прошлый раз, — кашляет, а я сипло выдыхаю, стискивая зудящие костяшки до хруста. — Лена, я был не в себе и напугал тебя. Прости.