Блатные из тридевятого царства

Волков Валерий

Я закрываю глаза и стараюсь успокоиться. В голове сумбур, не одной отчетливой картинки. Мозг словно парализовало. Глотнул воздуха до боли в легких. Помогло. Сначала всплыло лицо Светки из соседнего подъезда, затем бабушкина деревня, а дальше воспоминания полились сами по себе, нескончаемым потоком -- родители, школа, армия, первый курс института...

Вместе с памятью пришло успокоение. В глазах рябит от сочных и ярких картин прошлого. Я их отсматриваю как кинопленку, сортирую по значимости, выбираю нужную. Память хранит все, нужно только уметь

вспомнить.

Собравшись с духом, выглядываю из юрты. Никого. Над сопкой щурится солнце, в десяти шагах тлеют угли ночного костра. Настал момент истины. Сую лист в самое пекло, бумага вспыхивает. Синюшное пламя несильно жжет руку, пентаграмма наливается золотом и обращается в пепел. Я улыбаюсь. Закрываю глаза...

...Чувства возвращаются медленно. Неохотно. Сначала кожа мелкими пупырышками отреагировала на прохладу, затем включились обоняние и слух, зрение восстановилось последним. Около минуты перед глазами мелькали неясные расплывчатые тени и лишь потом бесцветная муть обрела очертания и объем.

Вслед за чувствами явились желания. Точнее одно, но требующее немедленного удовлетворения. Рывком поднимаюсь с земли. Бегу в кусты и слышу родной Васькин голос:

– - Пахан, у меня кишки в животе крутит, как карусель на ярмарке. Всю ночь почитай отсель не вылажу...

Получилось!!! Губан не соврал, я вернулся куда хотел. Я готов орать, но боюсь. Слишком требовательно урчит живот. Организму до лампочки, что я сотворил чудо. Беру левее, все, что с права уже занято. Я это знаю. Через двадцать шагов устраиваюсь там же, где и прошлый раз. Меня разбирает смех, надо же было выбрать для переноса именно этот момент, мог же более удачное место и время представить. Но кто виноват, что это утро оказалось самым памятным за последние дни. Перетерпим еще раз. Главное -- все живы!

Я первым выбираюсь из кустов. Следом по одному подходят кореша. Я смотрю на них и молчу. Счастье переполняет душу. Наверно это забавно со стороны -- быть счастливым. Кондрат Силыч удивленно спрашивает:

– - Пахан, ты чего? Светишься, как купола на церкви.

– - По вашим рожам соскучился.
– - Честно отвечаю я.

Евсей шевелит носом и лезет ворошить продукты. Я не жду, пока он доберется до жбана с медовухой. Говорю то, что выяснили еще в прошлый раз:

– - Это Мишуки в питье слабительное подсыпали, отомстили.

– - Сволочи!
– - Взрывается Фраер.
– - Чтоб дети их под старость лет так поили! Чтоб...

Я перебиваю:

– - Выходим. Остатки еды не брать, потерпим до вечера.

– - А что вечером?
– - Спрашивает Антоха.

– - Увидишь.

Первый привал делаем на вершине знакомой сопки. Отдыхаем больше часа. Я не тороплю. Куда-то подевались тучи, и солнце, в отличие от прошлого раза, жарит сильнее. Одежда, от рубах до исподнего, пропиталась потом. Я подсаживаюсь к Азаму. Спрашиваю:

– - Как в орде выбирают хана?

– - Зачем выбирать? Я хан!
– - Отвечает Азам.

– - А если тебя не станет?

– - Мой сын будет.

– - А если

нет сына?

– - Великий Тенгри укажет.

– - Как?

– - Не знаю.
– - Признается Азам и уверенно добавляет: -- У меня будет сын!

– - Конечно, -- киваю я, и продолжаю допрос.
– - А женщина может ханом стать?

Азам вскакивает, смотрит на меня, как удав на кролика.

– - Нет!

Именно это я и хотел услышать. Командую подъем. Идем по прямой. Темп ниже среднего, осиливаем километра три в час, может чуть больше.

Степной пейзаж приелся еще в прошлый раз, смотреть по сторонам нет ни сил, ни желания. Ноги налились свинцом. Каждый шаг как подвиг. Но все же обошлись без привала и к оврагу вышли в нужное время.

– - Стой! Раз, два!
– - Командую я.

– - Зачем стой!
– - Удивляется Азам.
– - Надо идти. Один холм, два холм, потом все. Придем -- праздник будет. Кумыс пить будем, барана кушать будем...

– - Будем, будем, -- перебиваю хана, пока он про шамана не вспомнил.
– - Я мигом, живот крутит.

Зачем решил отойти -- не знаю. Еще на холме глаза до слез измозолил, но избушку Губана не увидел. Даже сволочной туман не проявился. Человеческая сущность вещь непостижимая. Когда жег заклятие, знал -- назад дороги нет. А в душе все одно слабенький, микроскопический лучик надежды теплится. А вдруг!

Четверть часа я топтал ковыль в нужном месте. Ничего. Только степь кругом во всем великолепии и безвкусии. Плюнул. Развернулся и побрел прочь. За спиной ворчливый голос:

– - И чего, дурачок, приперся?

Я обрадовался колдуну, как отцу родному.

– - Губан!!!

– - Не ори, я не глухой.

– - Ты где? Покажись!
– - Попросил я.

– - Ага, щас!
– - Ответил Губан.
– - Я покажусь, а ты мне головенку свернешь. Фигушки! Тебе это не поможет уже, а меня угробишь. Сказано было -- думай, прежде, чем заклятие в огонь совать. Второй попытки в таких вещах не бывает.

– - Помоги!
– - Взмолился я.

– - Опять дурак!
– - Огрызнулся Губан.
– - Чем же я помогу, коли заклятие не мной сотворено. Раньше не мог, а теперь, когда оно в пепел обратилось и вовсе не с руки. Огонь из всех стихий самую большую магическую силу имеет. Так что ступай.
– - У моих ног вырос кувшин с вином.
– - Залей грусть-тоску, по себе знаю, помогает. Меня больше не ищи -- не отзовусь, а Агате кланяйся.

Долго я еще надрывал голосовые связки. Давил на жалость, взывал к совести Губана, но старый хрыч молчал. Вдоволь наоравшись, помянув всех родственников Губана до седьмого колена, я заткнулся. Честно говоря, помощи я не ждал. Но мог же зараза поговорить, утешить...

Я протер глаза -- исчез кувшин с вином. Пришлось резко сбавить обороты.

– - Извини, погорячился.
– - Никаких подвижек.
– - Ну, прости, прости, -- сдался я окончательно.
– - Беру свои слова назад. Твои деды и бабки в отличие от тебя вполне хорошие люди. Не порть им репутацию -- верни вино.