Блатные из тридевятого царства

Волков Валерий

– - А какой с него прок, в пирожки если.

– - Ну не скажи, такое зелье приготовить можно, хлестче водки с ног валит.

– - Ух, ты!
– - подскочил с нар Евсей.
– - Здорово! Меня батяня за самогон гоняет, а растительность какую в пищу -- завсегда, пожалуйста, говорит для здоровья польза большая.

В подробности я вдаваться не стал. Хватит того, что Колумб в Америку алкоголь завез. Индейцы до сих пор "огненную воду" поминают, как динозавры ледниковый период.

Вздохи-ахи долго наполняли сумрак камеры. Я отвернулся к стене,

мысли насквозь житейские, никакой романтики. Пора сматываться. Хватит с меня древнерусской экзотики. Дождался, когда сокамерники угомонились, и принялся за дело. Огарком свечи очертил на полу круг, залез в центр, из правого кармана достал выдранный листок с заклятием, из левого припасенный заранее кусок хлеба. Пора.

В мельчайших деталях я представляю "родную хату" в двадцатом отделении милиции: в углу Жгут зудит про блатную жизнь, Вован перед разводом окурок прячет, интеллигент Славик читает бомжам лекцию о вреде здоровой пищи. Для верности жду минуту. Другую. Открываю глаза. Пустышка. Вместо Славика и Вована на соломе храпят Федька с Евсеем.

Еще трижды рисовал я круги, вместо хлеба прикладывал к заклятию остатки борща -- бесполезно. Не разверзлись стены, не дрогнул пол под ногами. Заклятие не работало. Измаявшись вконец, я сунул листок в карман и плюхнулся на солому. Первый раз за весь день мне стало по-настоящему страшно. С тем и уснул.

Завтракать пришлось овсянкой. Господи, как схожи порядки, другой мир, а кормежка та же. Голод заставил взять ложку. Едва допили компот, распахнулась дверь. Кузьмич привел новеньких. Федька чуть не подавился сливовой косточкой. На пороге застыли Васька с Ванькой. С меня вмиг слетел весь налет цивилизации. Я соскочил с нар, сделал "козу" и выдал:

– - Как над нашей зоной

Пролетали гуленьки.

Залететь-то залетели,

А обратно ...

– - А обратно, в общем, не смогли, -- закончил я. Жгут мог гордиться, вспомнив его рассказы, я пустился во все тяжкие:

– - Ну что, голуби, с какой статьей пожаловали?

Братья затрясли подбородками:

– - Мы сами, добровольно.

– - Ты лапшу на уши не вешай, - кивнул я Ваське.
– - За что упекли?

– - Отец сказок твоих наслушался, испугался, на дальний покос спроваживать начал, что б отсиделись. А там трава в пояс. Лучше воевать, кулаками оно сподручней махать, нежели косой.

– - Ага, -- встрял Ванька.
– - Истинный крест. Прибежали в штрафную сотню записаться, а нас в темницу.

Я им поверил. Физические развитие братьев опережало умственное на многие световые годы. От здоровой крестьянской работы еще никто не умирал, но Ванька с Васькой предпочитали не рисковать.

Злорадство плохое чувство, но все мы люди и больше радуемся чужому горю, чем собственному счастью. Каюсь -- грешен. Как тут можно сдержаться. Вспомнился Жгут с его рассказами, и меня понесло:

– - Слушайте в оба уха, дважды повторять не буду. В этой "хате" я Пахан.

– - Эт че, новый вид пацифистов?
– - Не понял Васька.

– - Нет!
– - Рявкнул я.
– -

Это тот, кто из таких как вы делает пацифистов. Усекли?

Братья попятились назад.

– - А мы че, мы не че! Пахан, так Пахан.
– - Запыхтел Васька.

– - Если кому челюсть свернуть, иль морду разукрасить, так сделаем, только намекни.
– - Согласился Ванька.

– - А мы кто?
– - Толкнул меня в бок Евсей. И только тут я заметил, что они с Федором, разинув рты, ловят каждое слово.

– - Вы...
– - растерялся я.
– - Вы... мои кореша, -- выдала память нужный термин.
– - Ты Евсей, будешь Фраером, а ты, Федька - Подельником.

– - Ух, ты -- Подельник!

– - Не, а Фраер-то, Фраер!
– - Неизвестно чему радовался Евсей.

– - Слышь, Пахан, -- подал голос Ванька, -- ты и нас как-нибудь обласкай.

Еле сдерживая смех, я обвел притихшую компанию взглядом. Сюда бы Жгута, кот в бочке с молоком не испытал бы такого счастья. У меня и в мыслях не было насаждать этой публике криминальные нравы своего мира, к чему сей печальный опыт в этой деревенской благодати. Но любое, даже самое краткосрочное заточение, навевает скуку и чтоб хоть как-то развеяться, я начал "блатную" проповедь, в собственной редакции. Ей-богу ни один пастырь не имел такой благодарной аудитории.

Когда через два часа заскрипел засов, арестанты встретили Кузьмича презрительным молчанием. Лишь Федька не выдержал:

– - Смотрикась, Кум пожаловал.

– - Чего мелешь, какой я тебе кум, -- вспылил надзиратель.
– - На воле нос воротишь, а как в тюрягу угодил, в родственники набиваешься.

– - Больно надо, -- гордо ответил Подельник.
– - Тамбовский волк тебе родня!

Услышав незнакомое ругательство, Кузьмич не смог подобрать достойного ответа и выместил злобу на братьях:

– - Собирайтесь придурки! Да скажите спасибо отцу, в ноги к Старобоку кланялся, амнистию выпросил. Будете по-старому служить.

Ваську словно ветром с нар сдуло.

– - Еще чего! Порядочным пацанам руки крутить!

– - Не бывать тому!
– - гаркнул Ванька и рванул рубаху на груди.
– - И так теперь приходиться в Шестерках бегать, прошлые грехи замаливать.

Кузьмич потерял дар речи, причем вместе со мной. Затеянная игра вышла из-под контроля. Надзиратель покрылся пятнами и бросился вон. Из коридора донеслось:

– - Бунтовать!!! Да я... Да вам....

Четыре пары глаз уставились на меня. Ванька, стащив с плеч остатки рубахи, обнажил могучий торс и с детской непосредственностью поинтересовался:

– - Ну, как, Пахан, все по "понятиям"?

– - Почти, -- кивнул я и впал в кому.

Оклематься мне удалось лишь к полудню, но едва взглянул на принесенный обед -- пожалел. Кузьмич отомстил жестоко и коварно. Супчик в котелке жиже воды. Вчерашним борщом даже не пахло. В довесок -- по куску черствого хлеба, вместо кваса -- кувшин родниковой воды. Приуныли кореша. Такой обед, в отличие от "блатной" жизни, пришелся им не по вкусу.