Богов любимцы
Шрифт:
Некоторое время сарматка изучала обстановку, осматривала всевозможные редкости и диковинки, которые в изобилии наполняли зал, но в конце концов заскучала и стала нетерпеливо мерить шагами расстояние от стены до стены. Вдруг краем глаза она заметила какое-то движение на одной из картин, изображавшей битву лапифов с кентаврами, и, стараясь не выдать себя, стала исподтишка присматриваться к ней, и вскоре ей все стало ясно. Глаза одного из кентавров неотрывно следили за ней, куда бы она ни направлялась.
– Не слишком-то совместимо с царским достоинством подглядывать
– Если бы я был так завистлив, как обо мне говорят, я бы позавидовал твоему самомнению, – появляясь из-за портьеры, сказал с усмешкою хан и уселся на стоявший в центре зала золотой престол.
– Зачем же ты подсматривал?
– Мне хотелось взглянуть на твое лицо, когда ты думаешь, что находишься совсем одна.
– И что же ты увидел?
– Что увидел, не скажу, но мне это понравилось.
– Зачем ты звал меня?
– Ты смела не менее, чем прекрасна. Это достойно похвалы.
– Меньше всего, царь, хотелось бы мне заслужить твою похвалу.
– Твоя дерзость равняется только твоей красоте. Но не забывай о том, что твоя жизнь находится в моих руках.
– Моя жизнь, царь, как и твоя, находится в руках богов.
Угрожающая усмешка промелькнула на узких губах владыки.
– Это совсем не трудно проверить. Сейчас я прикажу палачу отрубить твою голову, и пусть твои боги защитят тебя, если смогут.
– Ты, как и топор в руках палача, всего лишь орудие божьего промысла. И если моей голове суждено упасть, значит, на то была высшая воля.
– Ты умна не менее, чем смела и прекрасна. Не слишком ли много достоинств для девушки?
– Царь, мне известно только одно чисто мужское достоинство. Угадай, какое?
– Я не намерен выслушивать твои дерзости. Уходи.
– Прости меня, царь. Горе помрачило мой рассудок, и я плохо владею собой. Я пришла, чтобы просить тебя об одной милости.
– Какой же?
– Я потеряла родину, друзей, отца, смысл жизни… Все это было отнято у меня в одночасье, и все убеждены, что так оно и быть должно, и что это уже навсегда… все, кроме меня… Я не верю, что так оно и быть должно. Так быть не должно! И так не будет! Если нет на земле такой силы и власти, которая могла бы все отнятое вернуть, то и не хочу я жить в таком мире! Или верни мне все, что ты отнял, или возьми в придачу и мою жизнь. Она мне ни к чему без того, что было отнято у меня.
– Ты просишь о невозможном… Ты считаешь меня Богом?
– Бог ты или дьявол, мне одинаково безразлично. Мне нужны мои друзья и мой отец. Кто вернет мне их, тот и станет моим единственным Богом.
Танаис с надеждой взглянула на хана, но он не торопился с ответом.
– Почему ты молчишь? Ты не можешь этого? Тогда ты не Бог! Ты подлый и лживый самозванец!
Клокоча от гнева, хан поднялся, но когда он заговорил, голос его звучал спокойно, хотя и глуховато.
– Мне было бы стыдно отдать в руки палача столь доблестного витязя. И я дарую тебе неслыханную милость. Ты умрешь. Но умрешь, как подобает отважному воину, – с оружием в руках, и не на
– Отец согласился тебе помочь? – спросила Алетейя, едва Танаис переступила порог опочивальни.
– Нет… Но он даровал мне милость, о которой я и не мечтала… – ответила сарматка сквозь зубы.
– Какую же? – встревожено глядя на опечаленное лицо подруги, спросила дочь хана.
– Утром мне предстоит сразиться на турнире с лучшими воинами твоего отца.
– Это верная смерть… – побледнев, промолвила Алетейя.
– Лучшая из возможных для воина.
– Хочешь, я помогу тебе бежать?
– Я никогда не бегала от опасности, не собираюсь и впредь.
– Тогда мне остается только молиться о твоей победе…
– У меня на родине очень любили травить медведя собаками, огромными такими, с теленка величиной, молосскими догами… И я не припомню ни одного случая, чтобы медведь ушел… Собаки побеждают медведя не потому, что они сильнее, а потому, что их больше…
Выждав, когда хан с дочерью займут места под балдахином, Номос взмахнул платком и турнир начался.
Воин, слывший лучшим наездником ханской конницы, хлестнул горячего скакуна плетью и с пронзительным визгом устремился навстречу Танаис, выставив перед собою длинное копье с острым наконечником.
Их копья скрестились, кони вздыбились, грозя скинуть всадников, и клубы серой пыли окутали поединщиков, подобно облаку. Когда завеса рассеялась, зрители увидели, что джигит, выбитый из седла ударом копья, лежит на земле, а Танаис, спешившись с коня, помогает ему подняться.
Вторым поединщиком оказался воин чрезвычайного роста и силы. Встав в центре ристалища, он хвастливо поиграл чудовищными мышцами и принял боевую стойку.
Каждый кулак великана был почти с голову Танаис, и казалось, что первый же его удар оставит от сарматки только мокрое место, но гигант безрезультатно молотил кулаками воздух, тогда как каждый удар Танаис достигал цели. Наконец, силачу удалось поймать ее за руку, и он замахнулся для удара, но сарматка на долю мгновения опередила его и, птицей взмыв вверх, обеими ногами нанесла удар в грудь противника. Издав утробный рык, исполин покатился по траве, и наступила не нарушаемая ничем тишина. Сотни глаз выжидающе устремились на хана. С окаменевшим лицом он сделал нетерпеливый жест рукой, и на поле выехал третий поединщик, не имевший равных в искусстве владения мечом.
Словно два вихря, помчались противники друг другу навстречу, и острые клинки в их руках сверкали на солнце, подобно молниям.
К глубокому разочарованию зрителей, Танаис первым же ударом выбила оружие из рук соперника и отъехала в сторону, давая ему возможность подобрать меч.
Опозоренный воин, осыпаемый презрительным улюлюканьем зрителей, вскинул вверх мускулистые руки, признавая себя побежденным, и минуту спустя у противоположного края поля появился лучник, с головы до пят закованный в латы.