Шрифт:
1. Ты мой Бог (Часть первая. Заново)
Трыыынь!
Трыыынь!
Трыыыыыыыынь!..
Будильник.
[Будь проклята эта работа.]
Прихлопнув смартфон, Никита медленно сел на кровати. Солнечный зайчик, отразившийся от черного зеркала мстительной мобилы резко ударил в глаз.
[Блять!]
Никита перевернул аппарат экраном вниз.
Туалет. Душ. Дежурная мастурбация, сопровождаемая чавкающими звуками под струями воды...
Кофе. Остановка. Троллейбус. Супермаркет.
Ему
Ни девушки, ни денег, ни какого-либо интереса к окружающему миру. Только ПК-игры и аниме. И куча заблокированных счетов в банках. Когда его жизнь пошла не так? Скорей всего с рождения.
Работа. Совершено удивительное явление в жизни. Сборище неписей, собранных вместе всеобщим равнодушием друг к другу и окружающему миру. Раздражение, усталость, апатия — вот что это. И деньги, будь они прокляты.
[Ненавижу!]
— Опять опаздываешь! — старшая смены, Людмила Геннадьевна. Тощая тетка с двумя темными пятнами под глазами — медалями за героический стаж, и с прической, смахивающей на пучок желтой сладкой ваты. — Машина уже приехала.
— Ага.
— Штраф!
[Шкаф.]
— Купите себе кофе.
— Быстро на разгрузку.
— Ага.
— Без ага.
— Ага.
— Агакни мне еще раз.
— Ага.
— И еще раз.
— Ага.
Тыдыщ!
— Без рук! — Никита увернулся от очередного легкого подзатыльника начальницы.
[Старая кочерга.]
Ну, не любит он прикосновений. Хоть, зная нрав данной тетки, это и было, можно сказать, любя... Но — особенно любя. В этом вся проблема. В тактильности.
А корни проблемы тянутся из далекого детства. Где он, лишившийся родителей, отматывает срок в приюте. Темном неприятном месте, в котором обычные человеческие объятия — посягательство на последнее, что у тебя осталось — душу. И где сарказм — непробиваемый щит от всякого подозрительно безосновательного тепла.
Никита же, в этом странном месте был самым нещупательным представителем детей-сирот. В то время, как все остальные дети делали ставки на то, кто из них окажется счастливчиком, доставшимся очередной молодой обеспеченной паре, незнамо как заблудшей в эти края, Никита просто посылал всех приемных родителей обратно в их светлые, полные любви и заботы, солнечные дома. И тем приходилось выбирать другой «товар». За это остальные дети даже стали уважать его, будто он приносил себя в жертву ради увеличения их шансов на счастливое будущее. Что ж, будущее стало настоящим. У кого-то счастливым, у кого-то несчастным, а у него — вот таким.
Тачка. Заполненная до отвала разнообразным дешевым дерьмом, которое полунищие граждане ежедневно пихают себе в рот. И он сам.
— Явился.
Мертвый кладовщик, кажется, пережил зомбиапок, который Никита умудрился как-то
— Ага.
— Нога. Разгружай давай.
— Ага.
Рутина, как жеваная-пережеваная жвачка, бросаемая перед сном в стакан с водой, чтобы наутро опять засунуть ее в рот. Коробки, пакеты, бутылки, ящики... Водила, у которого на шее только петли не хватает, чтобы догадаться, чем закончится сегодня его смена. Вечно пиздящий, чтобы шевелил конечностями.
[Чувак, тебе уже некуда спешить — это конец твоей жизни... и моей тоже.]
Наконец, обед.
— Привет.
В дверях столовки появилась тонкая фигурка Ксюши, держащей в руке контейнер с едой.
— Вот, это тебе, — девушка смущенно протянула Никите еду.
— Хм, спасибо... — он отложил свой бутерброд с колбасой в сторону.
Ксю — единственный луч света в этой дыре. Двадцать один годик. Совсем молоденькая. Что она тут забыла?
Так уж вышло, что девушка знает о его статусе сироты. Начальница, видевшая его документы при поступлении на работу, разболтала об этом всем.
[Гнида.]
Правда, у всех это вызвало лишь дополнительное недоверие к нему. А с подобным отношением к себе, Никита чувствует себя вполне комфортно. Привычка.
Только на Ксю эта информация подействовала прямо противоположно. И теперь она таскает ему обеды каждый небожий его рабочий день. Но он — не против. Неудобно немного, но не отказывать же.
Ксю села напротив него и достала свой собственный обед. Взгляд Никиты скользнул по ее светло каштановым волосам, и на секунду задержался на вырезе под ключицами. Иногда, он представляет ее, когда дрочит.
И что она в нем нашла? Дело не только же в жалости? Часто, при разносе товара по прилавкам, Никита ловит ее укромные взгляды, бросаемые в его сторону. И ее мгновенно наливающееся краской лицо, когда она понимает, что это не ускользнуло от его внимания.
Та самая чуждая любовь?
[Да ну...]
Почему бы ей не прибрать к рукам Сержа? Он ее ровесник, и бреется чаще, чем Никита. Хотя... Никита вспомнил коллегу с его носом, как у ястреба, вечно повешенным в седьмом смертном грехе — унынии. Тем не менее, даже Серж, со всеми своими недостатками, проявляет активный интерес к Ксю, одаривая ее вымученными улыбками и диктуя по воображаемой шпаргалке комплименты. Никита же — просто ест ее обеды.
— Фкуфно... — констатировал Никита сквозь набитый рот.
— Спасибо, — Ксю неловко улыбнулась. Она с интересом наблюдала за тем, как он ест. И, кажется, ей это приносило некое удовлетворение. Что-то типа родительских чувств к собственному чаду?
Не слишком ли мала для этого, мамочка?
— Пофлуфай, — Никита решил расставить все по полочкам. — Я тридцатилетний мужик, ага?
— Ага... — неуверенно согласилась девушка.
— Так фот...
Глыть...
Он с силой сглотнул почти не пережеванный огромный ком еды, чтобы разъясняться отчетливей.