Бруски. Том 1

Панферов Федор Иванович

– За умственную голову Егора Степановича и вообще за всю компанию.

– Тише ты, – зашипел Егор Степанович. – Уши кругом.

Чижика поддержали Петр Кульков, Петька Кудеяров, Шлёнка. Только Маркел Быков сидел молча. У него под завитушками бороды крепко сжались губы, а сердитые глаза уставились в угол конюшни. Чудилось Маркелу – не в ту ногу он пошел. Да и Егор Степанович ведь какой? Репей, привязался… Отказать ему – не мое, мол, это дело, Егор Степанович, – обидишь: родня. Не отказать – самому все это поперек горла становится. Ну, зачем Маркелу

«Бруски» там какие-то? Огнев забрал – ну, и пускай забрал. Маркел – староста церковный и еще пчелок думает завести, с пчелками да около свечного ящика думает век свой дожить, а тут артель какую-то затеяли… канитель какую-то развели! Да с кем? Кого набрал только? Шлёнку – этому пожрать бы. Петьку Кудеярова. Разве сапожник – человек? Плакущев, видно, его от себя отпихнул, он теперь к Егору Степановичу. И Чижик тоже – на дню у него семь пятков… Компания! Встать вот – вон она калитка-то – в калитку да и домой: «Прощайте, мол, мне не по пути». Ан нет, ноги не двигаются, язык не ворочается, а злоба внутри кипит… Но уж пить Маркел не будет. На это его не собьешь. Пускай что хотят, то и делают.

– Не пью. Сроду этого зелья в рот не брал.

Егор Степанович исподлобья глянул на Маркела, сердито мигнул: «Пей-де, и я вот, дескать, не пью, а где надо – так там уж непременно надо».

Мотал головой Маркел, как его ни уговаривали.

– Ну, раз не пьет, зачем же силой? Пейте сами, товарищи, – и тут же легонько засмеялся Егор Степанович, дивясь, что друзей своих назвал товарищами. «Еще коммунистами как бы не пришлось звать! Ну, что будет, то и будет», – и опрокинул самогонку себе в рот.

Пили. Угощались. С шепота перешли на говор. А когда дурман совсем прошиб, поднялся Егор Степанович, сказал:

– Я что?! Мне бы власть, я бы наделал делов… А то власть, дихтатура, рабочему – власть, а крестьянину – шиш. Оно, знамо, кто у власти, тот себе… Мы бы у власти, я бы, к примеру, я бы тоже себе.

– Верно, Егор Степанович, верно! – подхватил Петька Кудеяров. – Вот, например, нам бы власть, сапожникам. Что бы мы разделали. Мы бы себя, сапожников, озолотили: сапожки сделать – давай тыщу целковых, не то – ходи босой.

– Сто-оп, я председатель, – одернул его Кульков. – Сто-оп! Слово тебе, Петька, не давал. Стоп – говорю. Егор Степанович продолжит!

– И то еще, – продолжал Егор Степанович, – я ведь какой. Я где скажу, там и уродится. Только в одном месте землю мне. А то сорок сороков напороли – и прыгай по загончикам… Не-е, ты власть, так на отруб нас пусти…

– Верно, – перехватил, приподнимаясь, Кульков, – можно только так – через отруб к этому… к коммунизмию!..

– Там к чему – к этому, али вон к тому, – Егор Степанович завилял рукой, – там умирать будем, а вот теперь…

– В кулаки полез! В кулаки! – Петька Кудеяров вскочил и, засучив рукав, согнул руку и заскрипел зубами.

– Лодырей! Лодырей у нас много развелось! – орал Петр Кульков. – Куда ни поглядишь – лодыри и воры. Кругом воры.

Петька Кудеяров опять заскрипел зубами, засучил второй рукав и двинулся

на Кулькова.

– Я не про тебя, – торопко отмахнулся Кульков, – а вообще!

– Отчего – лодыри? Отчего?! – настойчиво требовал Петька Кудеяров.

– Петя! Петя! – крикнул Чижик. – Чижело тебе? Живется чижело? Дом, корова, лошадь, двадцать пеньков пчел… Помогу, Петя!

Подняли ералаш. Чижик обнял Петьку Кудеярова, кричал: «Дом, лошадь, корова, пчелы!» Кульков кричал про лодырей, Егор Степанович силился унять крикунов – кричал громче всех. Шлёнка переводил посоловелые глаза с капусты на самогонку, с самогонки на капусту и пятерней таскал в рот помятые помидоры.

– Пейте, – наконец сказал он, наливая всем по кружке самогона. – Орете зря.

– Верно, пить надо, – подхватил Егор Степанович. Выпили, и это прервало галдеж.

Егор Степанович воспользовался передышкой.

– Огнева вот надо с «Брусков» сжить, о чем и уговор у нас был… Его сжить – он на глотку псом сел. Свою артель на «Брусках» закрепить. Сказать – в душе-то мы все коммунисты… только вот Огнев нам мешал… С такими словами в губернию, а то и в центр полыхнуть.

– Верно, – согласился Чижик. – Эх, Егор Степанович, тебе бы только цик-цик быть.

– Жулики, – Петька Кудеяров взмахнул кулаком, – жулики, – но, услыхав, что компания избирает его уполномоченным по делам артели, остановился.

– Вот он и подходящ, – одобрил Чижик. – Обрядится в мохры свои – «пролетарь, мол, я», – и катись в губернию… И на Кирьку надо… Какие такие я у него слеги с сарая стащил? Какие? Скажите на милость!

Петька Кудеяров мутными глазами обвел всех, самогонку из кружки в себя отправил, поймал пальцем в блюдце помидор, пожевал, рыгнул и дал согласие:

– Мне все едино: председателем, уполномоченным, кем ли. Мы в солдатчине не то видели… Мы в солдатчине, когда при Николае еще…

Перебили Петьку. Выпив, всегда он о солдатчине начинал, а кому охота слушать, когда у каждого есть чем похвалиться. Каждому охота высказаться.

Маркел Быков осторожно поднялся из-за стола, отпихнул вцепившегося Чижика и вышел на улицу.

А когда совсем стемнело, Панов Давыдка, идя с огорода, заслышал гам со двора Чухлява – поставил пустые ведра в сенях своей избы и задами пробрался к сараю Егора Степановича. Осторожно отковырял глину, вынул камень и сквозь проделанное отверстие посмотрел на гуляк. Узнав, в чем дело, поднялся на ноги, прошептал:

– Мы вот вас всех уполномоченными выберем, а тебе, столько в лысину гвоздей наколотим – век дергать будешь…

4

В эту ночь выли собаки. С одного конца на другой перекатывался визгливый, хриповатый, басистый собачий вой. У мужиков примета: собаки воют – быть беде: воры, волки ли на селе – гости незваные. Потому выползли сонные широковцы из хибар, с фонарями осматривали запоры в конюшнях, выпускали из клетей овец – так овцу вору не украсть, волку не зарезать: овца шумом даст знать хозяину о беде.