Были
Шрифт:
– Спиридон Тимофеевич – руководитель старой школы! Крепкой закваски! Крепче не было! Под ним работать – это было да! – Валерий Дормидонтович опять отдалился шагов на пять.
Мехроч тем временем разложил товар и пригласительно замахал руками, оскалившись в тигриной улыбке:
– Подходим, старый заказ берём, новый заказываем, что ещё надо сверх заказа – всё тут лежит – выбирай, докупай на ещё больше, кому что надо.
Все впятером мы подошли к фургону. Генка успел сказать:
– Я вот тоже телевизор не вполне одобряю, но от него всё ж коммуникация идёт. Какая-никакая, а коммуникация. Я вот иногда прямо чую её – коммуникацию эту!
Матрёна украдкой тихонечко осенилась.
– А держать
– Твой, Гена, всегда верно говорит! Бери товар – жена заказывай дальше на четверг. Мой приедет – привезёт. Опять верно чего скажешь. Ещё больше верно говорить будешь. Зачем в себе держать? Говорить надо! Мой так думать.
– Ты лучше скажи, – продолжал Генка, – твои хозява клюкву брать будут этот год? А то засыпет её. А сейчас-то самые дни: болото встало, схватило его, а снега пока нет. Бери метлу и мети все двенадцать га по пять тонн с кажного, – Генка ржанул. – Да, вот такое у нас болото! Я в интернете прочитал – областного значения. Памятник природы! Тот год твои брали. А в этом? И почём?
– Клюква зачем? Кислый он сильно, – Мехроч поморщился, не переставая скалиться своей зверской улыбкой, – изюм давай, урюк давай, брать буду. Клюква – не-э.
– Тебя не спросили, – Генка даже осерчал малость голосом, – ты у хозяев узнай, Урюк нерусский!
– Мой узнает, Гена, – Мехроч сменил тигриную улыбку на примирительную, – тебе говорить будет. Хозяин скажет клюква – Мехроч клюква будет брать. Твой жена на метла сядет, на болото поедет, клюква соберёт. Гена клюкву сдаст – себе держать не будет. Хозяин деньга Гене даст, клюква возьмёт, Мехроч в город повезёт другим продаст – себе тоже держать не будет. Никто сердиться не будет.
– Я тебе что, Баба-яга какая – на метле по болоту разъезжать? – Люська казалась возмущённой. – Ишь, нашёл ведьму, шишига!
– Люсенька, это он не нарочно так, это он так по-русски говорит – не родной ведь ему, не серчай на него, он хороший, – на всякий случай вступилась за Мехроча Матрёна, – ему ведь ещё обратно ехать.
– А что? Ты и на метле смогёшь, если чё, – не без гордости в голосе за супругу молвил Генка и опять коротко ржанул.
– При советской власти в иные года не по пять, а по шесть центн'eров с га заготовляли, – вставил Валерий Дормидонтович, – даже по семь. А бывало и по восемь. Это на круг. А с иных гектаров до двенадцати доходило. Всё от руководства зависело.
– Чего-о?! – развернулся к нему Генка. Похоже было, что он, не откладывая ни секунды, намерен изобличить завзятого мемуариста Дормидонтыча в самой беспардонной фальсификации исторических фактов.
– Чего-чего, – с достоинством огрызнулся тот, – зерновых! По целых восемь центн'eров собирали в хорошие годы!
– Я ему про клюкву, а он мне про ячмень! И не пять, а пятьдесят центнеров, глухомань! Это тик в тик пять тонн, как я и сказал, если ты таблицу умножения не проболел, троечник! «Пять центн'eров»! Ячменя да ржи, конечно, у вас больше не вырастало. Вот вы Россию голодом и заморили, считай, урожаями своими. Доруководились, двоечники!
– Посмотрим, что у вас получится, пока – клюква одна. Вот именно! – по-прежнему со сдержанным достоинством отвечал Валерий Дормидонтович, правда, уже почему-то не Генке, а повернувшись в мою сторону.
Я не стал поддерживать завязавшийся было диалог, благо пора было разбирать продуктовые пайки и заказывать новые.
Уже когда, усадив Матрёну, Мехроч сам забрался в кабину и приготовился завести мотор, Генка подскочил к машине, приоткрыл водительскую дверцу и зачем-то что есть мочи громко проорал:
– Про клюкву не забудь спросить, Урюк! – и почти ласково и гораздо тише добавил: –
– Мой никогда не забывать, Шайтан русский! – Мехроч ослепительно улыбнулся, захлопнул дверцу и, опустив наполовину стекло, сказал из-за него, по-прежнему улыбаясь: – Кяфир!
После чего аккуратно тронул фургон с места.
Генка вытягивал меня веником вдоль всего тела, время от времени подбрасывая водички на раскалённую каменку, и приговаривал:
– Терпи, хорошо ведь – нет? Лучше-то чего ещё есть? С бабой разве. Да и то: как посмотреть. Ну ещё под хорошую закусочку проглотить, ну это мы счас сотворим – я рыжиков прихватил. Люська посолила – в аккурат пять недель под гнётом в кадушке отстояли. Старики учили: семь надо – как Великий пост, почему, не пойму, но у нас рецепт свой, семейный: пять – и точка. А вот грузди – те действительно семь, да и гнёты потяжелее. Груздь потвёрже – выдержит, не сплющится, а сок лучше даст. Она у меня солит знатно, не отнимешь. Любит насолить. Нынешнего урожая. Сам собирал. Как к озеру идти, с левой руки – ельничек. Вот там, – он с силой вытянул меня последний раз, крякнул, как от огромного удовольствия, и положил веник в шайку. – Пойдём маленько передохнём, а потом уж ты меня.
– Не, это я соврал, насчёт парилки, что лучше нет. Лучше-то всего знашь чего? – продолжил Генка, когда мы, усевшись на вытесанную из дубового комля лавку в предбаннике, выпили по рюмке духовитого первача. – Лучше всего – эт с умным человеком пробеседовать. Сильно мне этого не хватало. А тут ты и нарисовался в нашей местности. Че-ег-о-о вдру-уг? – он постарался усилить риторику вопроса растяжкой гласных. – Не спрашиваю. Не лезу. Лезть – последнее дело. А только положительно это для меня вышло. И спасибо, что так. Спаси Бог, то есть. Ещё по одной? Между первой и второй перерывчик небольшой – старики учили.
Рыжики действительно были отменными – сохранившими свой неповторимый природный дух, поселяющийся к концу лета в приозёрных ельничках, да и то далеко не во всех: а только в тех, где растут рыжики.
– Хотел бы приступить к дальнейшему – более сложному – с простого. (Я почувствовал, что эта фраза Генкой долго оттачивалась, может быть, даже репетировалась вслух.) Слушаешь? Вот гляди, мы счас с тобой вдвоём избу разваливали, потому как одному – никак. Не говоря уж чтоб класть. Да и пилили двуручкой. Только что поколоть один и может. А так остальное многое – никакой силой же. А к примеру, если мужик один в хозяйстве? Или даже с бабой да с детишками? Вот, где из камня или кирпича дом'a, вполне можно по одному. Вон Наф-Наф – да, так, что ль, его звали? – в единственном числе от волк'a дом нафигачил из кирпичей – и нормально. О волках мы ещё потолкуем, а ты мне пока скажи: что же это – в нашей деревянной местности по одному не выжить, что ли? Никак? Общиной только? Только с соседями коллективизм разводить? А иначе подохнешь в нашей климатической полосе? Или замерзнешь, или тебя раньше волк схарчит, как тех двух братанов чуть было? Спасибо старшенькому – предусмотрел.
В ожидании моего ответа Генка разлил первача.
Мне, помню, остро захотелось не откладывая пропустить по третьей, прежде чем начать говорить на заданную Генкой тему – уж очень она была волнительной. Мы так и сделали. Сосредоточенно ощущая во рту восхитительное сивушно-рыжиковое послевкусие, я приступил издалека.
– Ты, я вижу, только мультик смотрел про поросят, а саму сказку не читал. Болел, что ли, когда её по внеклассному задавали?
– Эт почему ж? А мы её по внекласске не проходили. Но я читал! А мультик, конечно: кто ж его не смотрел? Михалкова все смотрели, он и дядю Стёпу тоже… – Генка отступал, беспорядочно отстреливаясь. Но боезапасы его эрудиции, похоже, быстро иссякали. – А почему ты решил?