Быть Хокингом

Хокинг Джейн

Следом за ним приехала американская съемочная группа под руководством очень энергичной женщины, которая также укрепила мою уверенность своим сочувственным отношением.

Было принято решение о том, что съемочная группа сначала будет много снимать на кафедре, а уж затем обратит внимание на наш дом, добавив в фильм утешительную толику уюта, без которой портрет немощного гения был бы покрыт тайной. При первом знакомстве все режиссеры показались мне приятными, тактичными и простыми людьми, клятвенно заверяющими, что они почти не будут нас беспокоить. Их метод с использованием скрытой камеры займет совсем мало времени и потребует только нескольких кадров, что не войдет в противоречие с нашими обычными делами. Камеры, кабели, дуговые лампы и микрофоны будут находиться на почтительном расстоянии; мебель не станут двигать; мы сможем одеваться как обычно и заниматься ежедневными делами, как и всегда.

Реальность не имела ничего общего с

этими обещаниями. Когда дело доходило до съемки, вторжение в нашу жизнь всех без исключения продюсеров становилось шокирующе насильственным. Как только камеры начинали работать, а мы пытались умерить пыл продюсеров и режиссеров, они, несмотря на все обещания, ссылались на нехватку времени или финансирования. Мебель толкали по всей квартире, часто повреждая ее и никогда не возвращая на место; слепящие дуговые лампы и яркие отражающие экраны на холодных металлических подставках вытесняли знакомый беспорядок старинных вещей, загораживая мебель, книги и газеты; метры кабелей опасно змеились на полу из комнаты в комнату; микрофоны свисали с каждого крючка и полки. Мы, чужие в грубо изменяемом до неузнаваемости доме, превратившемся в конструкцию из трубчатой стали, были необученными актерами, игравшими одни и те же роли, ключевыми персонажами в драме, от которых ждали естественной грации и апломба перед объективом камеры – этого священного объекта обожания ХХ века. Пока я безнадежно наблюдала и неохотно участвовала во всем этом, отчаявшийся голос внутри меня протестовал. «Конечно, – говорил этот голос, – должно быть нечто среднее между этим ненасытным докучливым любопытством и резко обезличенным подходом фильма серии Horizon, снятого “Би-би-си” несколькими годами ранее. Но этот воображаемый третий путь потребовал бы больше времени и денег, чем было у любого из режиссеров, остервенело мечущихся от одного проекта к другому».

Из-за невозможности найти выход мое молчаливое сопротивление этому дополнительному бремени бушевало лишь внутри меня. Несмотря на жалобы детей, особенно Люси, которую больше всех отвлекали рекламная шумиха и вторжение камер на пороге экзаменов, я была не в том положении, чтобы убирать камеры из дома, – я боялась, что это восстановит Стивена против меня, а он положительно наслаждался публичностью. Он только что вернулся из еще одной поездки в Америку, но эта передышка не придала мне достаточно сил для поединка с опустошительными набегами съемочной группы в то время года, которое всегда было для меня мучительным: пыльца деревьев оседала в моих носовых пазухах, как перечная пыль. Режиссер, женщина из Америки, которая сначала показалась мне такой дружелюбной и милой, превратилась в напористую, доводя ситуацию до конфузов, когда камеры последовали за нами в город, чтобы заснять мой обычный поход по магазинам в субботу утром. Было очень странно, что в ходе этих обычных еженедельных дел меня сопровождал Стивен и его кортеж; еще более странно, что за нами по пятам следовала вся съемочная группа. Спрятаться от этого оказалось невозможно. Все было бы не так плохо, если бы они действительно помогли с покупками, вместо того чтобы следовать за нами как тени, тыкая свои камеры и микрофоны мне в лицо, пока я доверху загружала продуктовую тележку и тащила тяжелые сумки домой.

Изначально целью этого фильма являлось создание образа Стивена для американского новостного телеканала; впоследствии он должен был служить и второй цели – предоставить фрагмент биографической истории для другого научного документального фильма, основанного на «Краткой истории времени». Поэтому мысль о том, что это внезапное съемочное наводнение сослужит хорошую службу, сделала мой уик-энд сносным. К тому моменту, когда утонченный интервьюер-журналист и его жена приехали в субботний вечер в гости, у меня больше не было настроения приветствовать никого из людей или техников из числа телевизионщиков или киношников у себя дома. Едва я представилась им, как жена журналиста небрежно спросила меня, как раз когда я передавала ей бокал: «Вы верите в Бога?» Она задала этот вопрос с невозмутимым спокойствием, которое парализовало мои расшатанные нервы. Я не стала пускаться в длинные объяснения, велев ей не совать нос в чужие дела, но, моментально подавленная угрызениями совести, вдруг поняла, что уже приглашаю всю команду на ужин в качестве компенсации своей грубости.

Поздно ночью, лежа одна в постели, я чувствовала, как вокруг меня захлопывается ловушка. Давление публичности вынуждало меня вести себя непривычно и неискренне, однако у меня не оставалось другого выхода. Было очевидно, что в глазах СМИ я превратилась в придаток, замочную скважину, в которую можно подглядывать, так как теперь имела отношение к выживанию и успеху Стивена лишь потому, что в отдаленном прошлом вышла за него замуж, обустроила для него дом и произвела на свет трех его детей. Сейчас я существовала лишь для того, чтобы утолить жажду прессы, требовавшей новостей о личной жизни, а на самом деле мой дух бунтовал

и против их бесцеремонности, и против собственной беспомощности.

Было очень странно, что в ходе этих обычных еженедельных дел меня сопровождал Стивен и его кортеж; еще более странно, что за нами по пятам следовала вся съемочная группа. Спрятаться от этого оказалось невозможно.

Спустя десять дней после окончания этого съемочного припадка Стивен прочитал лекцию Шредингера [178] в жарком душном лекториуме, забитом до отказа, в Королевском колледже Лондона. Уравнение Шредингера, фундаментальное для науки о квантовой механике, которое он разработал в 1926 году, имеет такое же прямое отношение к законам, описывающим движение атома, как ньютоновские законы движения к движению планет.

178

Австрийский физик-теоретик. Уравнение Шредингера описывает изменение в пространстве и во времени чистого состояния, задаваемого волновой функцией, в гамильтоновых квантовых системах.

Лекция Стивена о воображаемом времени была предельно ясна и понятна, и впоследствии его чествовали и сопровождали представители IBM, фирмы, которая спонсировала лекцию, и жаждали сфотографироваться с ним, возможно, считая это одной из привилегий их работы. Я застенчиво стояла сбоку, размышляя о том, что я была единственным не-ученым среди собравшихся, пока меня не представили дочери Шредингера, которую я однажды видела на похожем мероприятии в Дублине в 1983 году. Тихая и скромная, она во второй раз сообщила мне о том, что ее родила не жена Шредингера, а какая-то другая женщина и что миссис Шредингер впоследствии удочерила ее. Мне стало жаль ее; ей было неудобно от того, что ее преследовало отцовское наследие, – возможно, ее в равной степени смущала его репутация дамского угодника и преследовала его научная слава; она явно жила в тени отцовского имени. Меня пугало, что моих детей может постигнуть та же участь.

Стивену же, наоборот, очень нравилась публичность. Он упивался связями с прессой, которая сделала его имя известным в каждом доме по всему миру. Его слава перед лицом общества демонстрировала победу не только разума над секретами Вселенной, но и тела над немощью и смертью.

В следующую субботу перед поездкой в город для продажи флагов в пользу Национального фонда шизофрении я, как обычно, открыла для Стивена его электронную почту. Там было письмо от премьер-министра госпожи Тэтчер, в котором она предлагала порекомендовать его королеве как кандидата для награждения орденом Кавалеров Почета в списке награждения ко дню рождения монарха. Мы кинулись к энциклопедии. Выяснилось, что эта награда является одной из самых почетных в стране, почетнее рыцарского ордена, однако указывается она незаметно, без титула, просто буквами после имени. Стивен собирался в Америку, поэтому мне выпала честь принять награду от его имени.

Так как Стивен уже был номинирован на почетную степень доктора наук в Кембриджском университете, то лето должно было ознаменовать апогей его карьеры, хотя оставалось совершенно непонятным, как примирить это с нескончаемой волной интереса со стороны СМИ, получением Люси аттестата и выпускными экзаменами Роберта, не говоря уже о стабильности и гармонии в семье. Наши приоритеты стали кардинально расходиться. Для меня было важно сохранить неприкосновенность домашнего очага и нашей семейной жизни – или тех жалких обломков, которые от нее остались после того, как сиделки сделали все, чтобы ее уничтожить, и после того, как пресса растащила ее по кусочкам. Несмотря на всю свою славу, Стивен являлся членом семьи, в которой все были одинаково значимы. Хотя состояние его здоровья требовало к нему самого пристального внимания, дом должен был заботиться обо всех своих обитателях, как взрослых, так и детях. У детей никогда не должно быть повода обижаться на обстоятельства, в которых они родились.

Стивену же, наоборот, очень нравилась публичность. Он упивался связями с прессой, которая сделала его имя известным в каждом доме по всему миру. Его слава перед лицом скептичного и иногда враждебного общества демонстрировала победу не только разума над секретами Вселенной, но и тела над немощью и смертью. Для него любая публичность была хороша, и ее всегда можно было оправдать заявлением о том, что она увеличит продажи его книги. В конце того лета из издательства Bantam Press пришел ящик шампанского в честь нахождения «Краткой истории времени» в списке бестселлеров на протяжении пятидесяти двух недель. На пятьдесят третьей неделе она вновь победоносно заняла свою изначальную позицию номер один. Казалось, он сумел достичь цели, которую поставил сам себе, примирив две крайности: описывая свою отрасль науки, самую фундаментальную и самую неуловимую из всех наук, он смог задобрить научную интеллигенцию и привлечь рядового читателя.