Цапля ловит рыбу
Шрифт:
— Как вы узнали, что Жанзаков нашелся?
— Терезе позвонил Рустам Хаббибулович, отец. А тому — отец Сабира. Сабир сказал, все в порядке, что у него с понедельника начинаются съемки.
— Откуда он звонил?
— Не сказал. Да и отцу Сабира ни к чему. Он считает, что из Москвы. Разговор был короткий: «Как вы? Как мама, сестра?» С родителями проживает его младшая сестренка. «Привет тестю с семейством…» Завтра сам все объяснит. Сейчас позвонил Сухарев — он только теперь приходит в себя. Как вы, оперуполномоченный? — Она была готова к продолжению бесконечного,
«Только с Гамазиным на даче, — подумал Денисов, — она говорила несвободно и трудно. По-человечески. Тогда я мог бы, пожалуй, спокойно выдержать ее взгляд».
— Все нормально. Спасибо.
Денисов еще постоял. Звонить было некуда. Телефон квартиры Сильвестрова, где находился Ниязов, он не записал.
Странная пара — в рясах, в черных высоких шапках, с окладистыми бородами — прошла в глубь двора. Из-под ряс виднелись начищенные до блеска туфли «Саламандра». Поравнявшись с Денисовым, один из священнослужителей заговорщицки улыбнулся, кивнул на подъезд.
«Сложись обстоятельства иначе, — подумал Денисов, — именно Камал, а не Журавлева, жил бы сейчас в этом доме. Не в этом ли дело?»
В машине Денисов всю дорогу молчал. Он только кивнул, .высаживая в Марьиной Роще, водитель, уловив его состояние, сказал как о само собой разумеющемся:
— Сейчас заправлюсь — и сразу на ужин. Я быстро. Здесь рядом, Денис!
Младшего инспектора Денисов нашел на кухне в квартире; о которой рассказывала Витаускене. Самого Сильвестрова дома не было. Ниязов разговаривал с парнем спортивного вида, в куртке, в надвинутом на лоб капюшоне, который тот почему-то не снял.
Лицо парня сразу показалось Денисову знакомым, через секунду он уже знал:
«Атлет с фотографии „Цапля ловит рыбу“.
— Костычев, — представил его Ниязов. — Студент МВТУ имени Баумана… Сильвестров позвонил ему в пятницу. Передал через мать, что уезжает, но будет звонить…
Неулыбчивый «закрытый» Ниязов относился ко всему одинаково серьезно. Это сильно ему вредило.
«Нет избирательности. Приходится просчитывать все варианты. И сейчас тоже. Акцент сразу на всем…»
— Сильвестров позвонил?
— Нет. Костычев приезжает сюда уже второй вечер. Ждет звонка. У них так условлено.
— А ключ? — Денисов подвинул свободный табурет. Машину теперь все равно следовало ждать.
— Соседка открыла. Один ключ хозяин постоянно держит у соседей. Любой может войти в его отсутствие… — Ниязов вернулся к студенту. — Давно знаешь Сильвестрова?
— Еще со школы.
— Какой у него предмет?
— Историк, кандидат исторических наук.
— Преподавал?
— Вел курсы каратэ. Мы ходили с ребятами. Давно это было.
Ниязов продолжил расспросы. Отсутствие избирательности и здесь сослужило ему плохую службу. Разговор надолго ушел в сторону.
— Платные курсы?
— Да. Комплекс, построенный на учении античных медиков. О вреде перегрузок, мягкости, которая оказывает сопротивление грубой силе…
Костычев говорил охотно. Капюшон он так и не снял, Денисову был виден его
— Сен-сей, как мы его называем, говорил, что изучает с нами курс, основанный на гибкости: уйти, поставить блок…
— Сен-сей?
— Или наставник. Все равно.
— В соревнованиях участвовали?
— Нет. Нам, конечно, пацанам, хотелось, но сен-сей был против. И родители тоже. Занимались бесконтактным способом. Не соприкасаясь. Две трети времени отводилось физической подготовке. Разминке, согреванию, растяжке.
— А потом? Когда каратэ запретили?
— Стали приходить как друзья. Обычно тут собираются интересные люди, говорят о любопытных вещах. Я, например, впервые здесь узнал, что есть феномены, которым достаточно провести руками вдоль тела другого, чтобы узнать о его здоровье, поставить диагноз, а иногда и тут же исцелить. Я имею в виду экстрасенсов.
— Но Сильвестров много старше, — младший инспектор был традиционен.
— Эркабай еще старше!
— Эркабай Юнусов… — Ниязов кивнул. — Знакомы?
— Как-то сидим с ребятами, входит странный, с бусами на шее, в халате. Подошел. «Как зовут?» Поцеловал каждому руку. Потом пригласил к себе — в Каракалпакию.
— Ездил?
— Несколько раз. — Костычев окончательно разговорился. Ему и нечего было скрывать. — Живет с матерью, нигде ее не оставляет. В детстве над ним смеялись: «За мамину юбку держится…» В ауле у него домик. Со всех концов к нему едут. Спит на полу, одежду шьет сам. Никакой роскоши. Ему вообще ничего не надо.
— А деньги? На самолет, например…
— Любой даст. И Камал, и Сабир. А еще подаяния. Особенно на уразу. Каждый готов помочь.
Денисов взглянул на часы:
«Водитель едва ли еще подъехал к заправке…»
Он достал блокнот, перелистал записи.
Теперь, после звонка Жанзакова, большая часть заметок выглядела ненужной, другие — в особенности касающиеся смерти, самоубийств — по меньшей мере странными. Как эта:
«На первых ступенях культуры почти безоружный, встречающий смертельную опасность чуть ли не на каждом шагу, человек свыкся с идеей насильственной смерти, смотрел с большим хладнокровием, чем мы. Этим объясняется удивительное, даже презрительное отношение к смерти у дикарей…»
«Слишком многое я объяснял неустроенностью Жанзакова, — подумал он. — Но ведь не придумал же я! Ни раздвоенность, ни прилеты в Ухту, ни бездомность. Ни стремление к успеху любой ценой».
Денисов мельком просмотрел записи. Некоторые были существенными, другие потеряли актуальность, он прочитал их от конца к началу:
«…Мастера дзен пинают своих учеников. Они выбрасывают их из окон домов…»
«…Пройти путь испытаний. Смири гордость… ты сильный, а терпи, когда тебя бьет слабый. А ты — бей человека, который в десять, в сто раз сильней и крепче… Бей чемпиона каратэ…»