Цемах Атлас (ешива). Том второй
Шрифт:
— Это самое гнусное из того, что ты сделал мне!.. Ты слыхал что-нибудь о Роне, дочери валкеникского резника? Представляю себе, как вы оба сожалели, что несвободны! Эта Роня не понимала, что ты оставил бы ее точно так же, как оставил меня. Она — женщина, которой нужен муж и ничего, кроме мужа. Она действительно несчастлива, потому что ее муж приезжает домой только на праздники. Но ты ведь и на праздники не приезжал. К тому же у нее есть два мальчика, так что она уже не так несчастлива.
Слава сама была растеряна и испугана из-за прорвавшегося из нее гнева. Она вскочила со стула и встала перед своим мужем — полная, грузная женщина в полушерстяном платьице, подчеркивавшем ее бедра. В удивленном взгляде Цемаха она прочла, что он спрашивает себя, та ли самая она женщина, которая когда-то соблазнила и усыпила его своим кошачьим мурлыканьем и тем, как гибко она крутилась вокруг него. Ей вдруг пришло в голову сказать, что она кажется ниже ростом
— Братья правы: с тех пор, как мы взяли тебя в дело, все покатилось под гору. Покупатели, которых ты прогнал своей руганью, не вернулись. Мы отказали от места твоим двоюродным братьям, троим братьям Атлас, нам больше не нужны приказчики. Что ты молчишь, мусарник, тебе приятно, что я тебя ругаю? Отвечай!
— Чем старше становится человек, тем больше он становится похожим на себя самого. Годы делают из человека то, чем он является, — ответил Цемах.
— Вот как? Тебе кажется, что я уже стара? И что же я собой, по-твоему, представляю? — спросила она на одном дыхании.
— Скандалистка, упрямица и скандалистка. Поэтому-то ты и вышла за меня замуж, и поэтому ты до сих пор не принимала от меня разводного письма, — он разговаривал словно с самим собой и при этом удивленно пожимал плечами. — Зачем я тебе нужен?
— Ты мне действительно не нужен, — Слава тоже поспешно пожала плечами.
Ей хотелось посмеяться над тем, что именно он, рассорившийся со всеми, говорит, что она скандалистка. Она уселась в глубокое кресло, нервно качнула ногой, положенной на другую ногу, и повторила: он ей действительно не нужен. Если бы она могла повернуть назад колесо убежавших лет, она бы вела себя умнее. Однако теперь ей трудновато будет все начать заново. А что он собирается делать дальше?
— Я-то как раз рассчитываю начать все заново, попробую снова основать ешиву, но буду на этот раз вести себя с обывателями и с учениками по-другому. В наше время больше нельзя быть пламенным ревнителем. Я буду помягче, поуступчивее…
Цемах закончил говорить, он больше не мог перекричать своего неверия в то, что он сможет начать все заново. В его ушах все еще звучали слова, восклицания и смех, услышанные за дверью комнаты логойчанина. Изгнанный из ешивы говорил тогда своим бывшим соученикам, что Цемах-ломжинец уже недолго сможет оставаться в Нареве и изображать из себя вернувшегося с покаянием. Что он имел при этом в виду, логойчанин не разъяснил. Слава тоже только что с такой злобной насмешкой спросила, что он собирается делать дальше, как будто знала, что он больше не сможет оставаться в Нареве. Цемах встал и обжег жену взглядом:
— Почему ты вдруг приехала?
— Вдруг? А что, еще не время? — спросила Слава и опять покачала ногой.
И, изображая непринужденность, она рассказала Цемаху, что получила письмо от одного из его учеников. Мойше Хаят-логойчанин — так он подписался. Так вот этот Мойше Хаят-логойчанин написал ей, что он и ее муж между собой на ножах и чтобы она приехала забрать своего мужа из ешивы домой или же получить от него разводное письмо, потому что долго Цемах в ешиве уже не сможет оставаться. Все ученики, которых он оторвал от их родителей в России и привел с собой в Польшу, выросли его противниками. Ему очень скоро придется с позором бежать из Нарева так же, как несколько лет назад он был вынужден бежать из Валкеников. Она немного испугалась, Цемах ведь действительно может пропасть и оставить ее агуной [199] . Кто его знает? Цемах может еще, чего доброго, уехать в Лондон и стать миссионером. Слава рассмеялась, а потом снова заговорила. Она сказала, что уже встретилась с автором письма. Нет, он не интриган, как она сначала думала. Интриган не сказал бы ей, что она может рассказать мужу, кто позвал ее приехать.
199
Агуна — «соломенная вдова» (древнееврейск.). Данным термином в традиционном еврейском праве определяется женщина, муж которой покинул ее, не дав ей разводного письма («гет»). В подобной ситуации повторное замужество для женщины невозможно.
— Он разъяснил мне, что твои прежние ученики стали теперь твоими противниками, потому что ты учил их ненавидеть светский мир, а потом сам бежал в него. Теперь ты собираешься, как говоришь, все начать с начала и вести себя уже по-другому. Но прежде ты мне сказал, что чем старше становится человек, тем больше он похож на себя самого и что годы делают из человека то, чем он является. Ты ведь тоже не сможешь стать другим со своим новыми учениками и с обывателями. Так, может быть, лучше будет, если ты вернешься домой?
Цемах ответил,
— Потому что я скандалистка или потому что, видя меня, ты вспоминаешь о своей первой невесте? — перебила его Слава.
— Ты своим характером и поведением способствуешь тому, чтобы я думал о той, из Амдура. Каждый раз, когда мы встречаемся, я снова вижу, что мы не пара, — закончил Цемах и вышел из комнаты тихо, как свет, падающий из окна на сумеречную улицу.
В первое мгновение Слава хотела побежать за ним с криком, что он дикий лесной зверь, что человек не уходит, не попрощавшись. Она ведь его жена, и он не видел ее два года! Но вместо того, чтобы побежать за ним и закричать, она бросила украдкой странный взгляд на половинку зеркала на стене, как будто ей было стыдно перед этой женщиной в зеркале за поведение своего мужа. Ее лоб наморщился, за ним ожили воспоминания.
После того как Цемах уехал из Ломжи во второй раз, понемногу распалась маленькая компания поклонников Славы. Торговец мукой Файвл Соколовский с низким заросшим лбом и с широкими, как лопаты, ладонями, надоел ей своими постоянными рассказами о том, как он умен и хитер в торговле. Она смеялась ему прямо в лицо, пока он не понял, что она считает его дураком, и не перестал к ней ходить. С учителем Гальпериным с вечерних курсов иврита ей было приятно сидеть и молчать, видя его умную и печальную улыбку. Она бы даже целовалась с ним, если бы у него была не такая тонкая шея с выступающим кадыком и не такой костлявый подбородок с голой, шершавой, синеватой кожей. Гальперин тоже понемногу понял, что ему нечего ждать, и перестал заходить. У нее продолжал бывать только актер Герман Иоффе, который, точно так же, как и она, хотел всего лишь разогнать скуку. От тоски по ласке и доброму слову Слава припадала к актеру и заглядывала в его добродушное немолодое лицо или же тянула его за седой, но еще густой и крепкий чуб. «Я вдвое старше вас», — говорил он, чтобы оправдаться за то, что не пытается сделать ничего большего, чем поцеловать ее. Но ее не интересовал его возраст точно так же, как ее не волновало, что за его речами, смехом и шутками скрывался пустой человек. Ее даже не волновало, что и он видел в ней всего лишь довольно хорошенькую, но легкомысленную бабенку. Наконец, актеры ломжинского любительского театра перессорились между собой, и их режиссер Герман Йоффе уехал.
Дни ее жизни потекли монотонно и медленно, как осенний дождь. Она уже была бы довольна хоть каким-нибудь мужем. Однако ломжинские молодые люди все еще видели в ней разбалованную дочку богача, выбравшую себе мужа из абсолютно чуждой среды только для того, чтобы отличаться от всех. Слава не хотела рассказывать своим знакомым, что раскаивается, но, поскольку она была не настолько легкомысленна, как про нее думали, она все еще не могла расстаться с мужем, которого однажды полюбила. Кроме того, она не видела вокруг себя такого простого и хорошего человека, ради которого стоило бы все начать заново. Поэтому она стала ленивой, опустилась, по полдня валялась на диване в шлепанцах и листала журналы. Братья советовали ей съездить в Белосток, Вильну или Варшаву. В большом городе можно скорее найти себе подходящую партию, и тогда она освободится от своего мусарника. Она и сама хотела этого. Однако каждый раз, когда она начинала думать о поездке, в ней пробуждалась злость на мужа; и именно эта злость окружала ее железными решетками так, что она не могла вырваться из своего добровольного заключения. О, если бы она знала, что он мучается на чужбине от тоски по ней! Тогда она бы взяла себе кого попало в любовники и наслаждалась бы тем, что изменяет ему, этому бородатому мусарнику! Однако поскольку она знала, что он не нуждается в ней, то не находила в себе силы ему изменить и вырваться из ломжинской глухомани тоже не могла. Должно было прийти письмо от этого Мойше Хаята-логойчанина, чтобы она окончательно решилась выехать из Ломжи. А Цемах встретил ее еще холоднее, чем в Валкениках. Она для него уже старуха. Просто так ему это не сойдет! Она ему тут такое устроит, что он больше не будет думать о ней как о старухе. Она заметила, какое впечатление произвела на бывшего ученика Цемаха, на этого Мойше Хаята-логойчанина!
Глава 9
Но дороге, которая вела к лесу, прогуливалась Слава с логойчанином и виленчанином. Котиковый воротник ее светло-серого пальто напоминал свернувшуюся вокруг ее шеи кошку. Меховая шляпка с широкими полями была сдвинута на левый висок. Она раскачивала в руке сумочку и размеренно вышагивала в своих полуботах. Слава поминутно останавливалась и оглядывалась вокруг, словно в жизни не видела такого красивого ландшафта. Логойчанин тоже постоянно останавливался и тоже оглядывался. Его одежда была бедной, он выглядел как одинокий ешиботник. И все же его лицо сияло счастьем и победой от надежды, что наревские обыватели, может быть, встретят его с женой вернувшегося с покаянием.