Частная жизнь Александра Пушкина, или Именительный падеж в творчестве Лермонтова
Шрифт:
Но в клубе стояла тишина.
– Или, например, такой случай, - сказал я не своим голосом... "Какой случай? Какой случай?" - загудело в голове. Проклятая замечательная книга лежала передо мной, и мои бледные трясущиеся пальцы впились в нее с последней надеждой. Как мог я, идиот, позабыть о ней! Сейчас я загляну в нее, посмотрю туда, быстренько перелистаю, найду... "Какой случай? Какой
– Хорошо известно...
– "Что хорошо известно? Что известно?.." Внезапно я наткнулся на имя Натальи Гончаровой. Вспыхнул ослепительный свет.
– Пушкин был женат на Наталье Гончаровой!
– воскликнул я.
– Она была красавица. Перед самой женитьбой он встретился с цыганкой Таней... нет, Стешей... И тут они... "Что они? Что они?.."
Я посмотрел на часы - прошло четыре минуты.
– Что-то с моими часами, - сказал я председателю.
Он торопливо снял свои и подал их мне. Я положил их рядом со своими. И те, и другие показывали одинаковое время. "Спокойно, - сказал я сам себе. Сейчас нужно рассказывать, прохаживаясь по сцене", - но рук от кафедры оторвать не смог.
– Одну минуточку, - сказал я, - тут из книжки выпала закладка, и потому... вот сейчас... значит, так... Это замечательная книга... значит, так.... таким образом...
Страницы перелистывались сами, в каком-то им одним известном порядке: Данзас, Вяземский, осень в Болдине, царь... Царь!
– Ага, - сказал я с облегчением.
– Вы, конечно, все знаете, что царь Пушкина не любил... Но вы, наверное, не знаете, наверное, не знаете... "Чего не знаете? Чего не знаете?.." - Он сослал его в село Михайловское... нет, сначала он сослал его в Одессу, где губернатором был граф Воронцов. Воронцов Пушкина не любил и послал его на саранчу... Когда саранча собирается в большом количестве... когда саранча собирается в большом количестве...
Я попытался незаметно отвинтить университетский значок, но не смог, хотел перевернуть страницу книги, но книга не открывалась вообще. Я посмотрел на свои часы - прошло семь минут. На часах председателя было то же самое.
"Нужно было составить план, - осенило меня в этом безумии, - и к каждому пункту плана подыскать примеры. Я
Я посмотрел на председателя. Он был задумчив, и все остальные тоже. Может быть, они думали в этот момент о графе Воронцове, а может быть, о Наталье. Наверное, никто не думал обо мне, никто не подозревал, как я мечтал, чтобы пол под моими ногами разверзся, чтобы пламя охватило бревенчатый клуб, чтобы кто-нибудь крикнул: "Волки!" - и все бросились бы к окнам, а я сказал бы: "Ну, знаете, в такой обстановке..."
– Может быть, будут какие-нибудь вопросы?
– спросил я у председателя как мог спокойно.
– Вы уже закончили?
– спросил он без тени удивления.
– Да, пожалуй, и все, - сказал я, не слыша собственного голоса.
Тогда председатель встал и спросил:
– Какие будут вопросы? Но вопросов не было.
"Хоть бы они бросились на сцену и убили меня!" - подумал я.
– Ну что ж, - сказал председатель, - раз нет вопросов, давайте его убьем!..
Впрочем, это я так подумал, а он сказал:
– Ну что же, если нет вопросов, давайте поблагодарим товарища учителя, - и зааплодировал. Его вяло поддержали. А этот молодой, кудрявый, удачливый, с новехоньким университетским значком на груди оглядел зал торопливо, по-заячьи, и его молодые губы дрожали, и пальцы не слушались.
Как он очутился на улице, никто не успел заметить. Шестикилометровый обратный путь лежал через овраги и перелески. Было темно. Вьюжило. И он представил, как, окровавленный, подползает к клубу... Он шел медленно, его покачивало. Внезапно послышался скрип полозьев, и те самые колхозные сани догнали меня.
– Велено домой доставить, - весело сказал бородатый возница, - садись, учитель. Больно ты на ногу скор...
Я уселся в сани и заплакал.
...С тех пор прошло много лет. Тогда я был молод, кудряв и удачлив, и, отвинтив, я бросил в снег свое ромбовидное несчастье, синее, белое и золотое. Быть может, лет через сто ученые его обнаружат и будут долго гадать о судьбе владельца...
Март, 1976