Человек рождается дважды. Книга 3
Шрифт:
Пошли вопросы, уточнения, сверка Его показаний с обвинительными заключениями, приговорами.
Вторым вызвали Цыбанюка. Говорил он дерзко.
— Да, был в националистических бандах в Западной Украине. Ну что я тогда смыслил, сопляк? Молодость — дурость! Говорили старшие: «Самостийна Украина…» Слушал, верил.
— Принимали участие в расправах над бывшими активистами колхозной деревни? — спросил Его председатель.
— Прямо нет, а так в боях с советскими войсками, в стычках с отрядами из винтовки шмалял, как и другие. Может, кого и уложил.
— Как
— С четвертной за плечами херувимчиков не бывает, — Цыбанюк покосился на Колосова, — Вы директора мастерских порасспросите. Он нас до самых потрохов знает.
— Работник он способный, хороший, только вспыльчивый. Бригадиром был, за грубость сняли. А полезным человеком непременно будет! — убеждённо сказал Колосов.
Цыбанюк только потянул носом и промолчал.
— А как бы вы осудили себя сами? — спросил председатель.
— От силы бы десятку дал, а больше нет, не за что. За десять лет человек много понять может.
Весь вечер проходили перед комиссией разные люди с разными судьбами. Говорили искренне и даже рассказывали то, чего не значилось по делу. Поздно ночью комиссия обменялась мнениями и закончила работу.
По многим делам было решено: освободить за недоказанностью обвинения. Последующие преступления, как вынужденные, во внимание не принимать.
Дело Цыбанюка вызвало длительную дискуссию. Комиссия постановила: за открытую вооруженную борьбу против Советской власти в Западной Украине/ срок наказания с двадцати пяти лет снизить до десяти. Поскольку Цыбанюк с учётом зачётов этот срок наказания отбыл, из лагеря Его освободить.
Дальше Колосов не остался, судьба остальных заключённых уже представлялась Ясно.
Давно притаился посёлок — ни огонька, ни звука. Только не спал лагерь. На крылечках, на завалинках застыли молчаливые фигуры людей. В освещённых окнах бараков виднелись группы. Все сидели курили, ждали решения комиссии.
— Вот так, Юрий Евгеньевич, из комитета ушёл, демобилизовался и теперь вольный, как ветер, — говорил Желнин, лениво разминая в руках папиросу.
«Не ушёл, а ушли, как будто это секрет. И тут врёт», — подумал Колосов и снова посмотрел на часы. В десять вечера обещал заехать полковник Уфимцев, а было уже четверть одиннадцатого. Желнин поймал Юрия в клубе после партийного собрания, сославшись на необходимость срочного разговора.
— Так что ты, собственно, хотел от меня? — спросил Его Колосов.
— Всё думаю, где лучше врастать в гражданскую жизнь, — как бы не расслышав вопроса, продолжал Желнин. — Уехать всегда успею, Если подвернётся что-нибудь подходящее. Всё рвался, а когда оказался за порогом, одолевают всякие мысли.
— Тогда зачем уходил, работал бы, — усмехнулся Колосов.
— Так, дорогой мой, молодёжь подросла, ей дорогу… Да и время новое. — Он жадно затянулся. — Впрочем, ты меня знаешь хорошо, да и я знаком с мастерскими.
Теперь они посмотрели в глаза друг другу. Желнин заискивающе, Колосов с чувством неприязни.
— Тебе нужен правдивый ответ?
— Только правдивый. Мы же коммунисты, —
— Вот-вот, — заметил Колосов. — Ты имеешь в виду должность заместителя по хозяйству. Да, мой заместитель уходит на пенсию, но с тобой я не хочу и не буду работать.
— Совсем другое, — поспешно прервал Его Желнин. — Ты хорошо знаешь меня, чтобы дать соответствующий служебный отзыв. Это может потребоваться.
— Ну какой я могу дать отзыв? Напиши в партийную организацию, и тебе дадут характеристику.
— Да там теперь столько новых…
— Какие же они новые? Это коммунисты, которые прошли и лагеря и ссылку, но не утратили партийности. А уж тебя-то они все хорошо знают.
Когда Колосов пришёл в контору, Уфимцев дремал над пепельницей окурков.
— Плохо службу несёшь, директор, плохо. Сразу видно, что не служил! — встретил он Колосова шутливым упрёком. — Больше часа торчу, собирался уезжать, да ведь надо искать покупателя на хозяйство. Не бросать же.
— Значит, охранять некого, и всё хозяйство с молотка?
— Лошадей будешь брать?
— Нет, своих продаю. Век механизации, а ты с битюгами.
— Напрасно, не кони — трактора, — усмехнулся полковник, — А имущество? Вот ведомости. — Он вытащил пачку печатных листков и протянул Колосову. — Что интересует, ставь точки, а куда девать остальное — запрошу начальство. Всё, директор, всё. Береговых лагерей больше нет. Кто по составу преступления остался не освобождён, того переведут в общие лагеря. Да таких мало.
— Куда же поедут офицеры?
— А чего жалеть? Вот к Двадцатому съезду партии готовятся. Много, видно, будет нового. Слишком решительные перемены произошли в жизни Дальстроя, лагерей, да и всей страны. Мы это чувствуем больше других.
Полковник встал, забрал ведомости. Колосов проводил Его до машины и пошёл домой. Там давно ждала Валя.
— Эге-ге-ге-е-е! Аврал! — донёсся звенящий крик и за ним пронзительный разбойничий свист.
Колосов вскочил с постели и подбежал к окну. По посёлку, прыгая по ухабам, мчалась машина, гремя ломами, лопатами. В кузове стоял Цыбанюк и оглушительно свистел, закладывая в рот пальцы. Грузовик остановился у общежития. Цыбанюк соскочил с кузова и стал бить лопатой по стене барака.
— По-вер-ка! На ли-ией-ку стано-о-вись!
Из барака выглядывали заспанные лица.
— Чего?
— Всеобщий воскресник памяти усопшего раба божия Берлага! Выходи-и!
— Пожар? — проснулась Валя, открыв испуганные глаза.
— Да нет. Опять Цыбанюк баламутит посёлок, — засмеялся Юрий и пошёл умываться.
Прошлое воскресенье Цыбанюк поднял всех чуть свет. Привёз со своей бригадой кусты шиповника, свалил у домов. Волей-неволей всем пришлось заниматься посадкой. И бригада подобралась у него из таких же неуёмных. Как только освободились, и сон им не в сон. Голос Цыбанюка не затихал ни днём ни ночью. Днём на стройплощадке, а вечером то он в парке с парнями расчищал дорожки, то за бараками ворочал брёвна, то на улице помогал ставить плетень или забор.