Человек с Марса
Шрифт:
— Мне кажется, он требует вернуть ему аппаратуру для атомного преобразования и, добавлю, он чрезвычайно любезен. Не уверен, что я на его месте вел бы себя так сдержанно после подобной вивисекции… При его-то возможностях. — Профессор просто излучал восторг. Каждая морщинка на его давно не бритом лице источала удовлетворение, даже искорки в очках, казалось, весело подмигивают. Он похлопал нас по плечам, установил штатив подготовленного заранее фотоаппарата и запечатлел рисунки, а затем осторожно ссыпал порошок в цилиндрики. Мы дышали тяжело, как после долгого бега. — Думаю, на сегодня довольно, — сказал профессор. — Уже одиннадцатый
— Хорошо, а что делать с ним? — спросил я.
— И верно, как быть с ареантропом? — сказал профессор. — Скверное дело, он ведь не лабораторная морская свинка.
— Думаете, он обидится, если его на ночь посадить в стальную камеру? скептически бросил доктор.
— Вы-то уж наверняка б не обиделись, — ответил профессор. — Ну, начало положено, во всяком случае, он уже знает, что мы не абсолютные дикари. Значит, Бог с ним, пусть сидит здесь.
— Я бы все же вынул из него центральную грушу, — сказал доктор, а осторожный синьор Джедевани сразу же поддержал его.
— Ну, конечно, чтобы спать спокойно, да? — ехидно спросил старик. — Ничего не выйдет, милейший синьор, разве что вы просидите здесь всю ночь, наблюдая, пульсирует ли в оконце нормальная жизнь, иначе придется сделать ему укол и вложить «пузырь» обратно в конус.
— Простите, — вмешался я, — но если нет тока, то он лишен энергии: ведь инженер Финк полностью демонтировал его собственную энергетическую атомную установку.
— Верно, демонтировал, но тогда скажите, почему Финк сейчас не здесь, с нами, а валяется наверху, без чувств? — иронично спросил профессор. — Откуда вы знаете, что именно он демонтировал, а чего нет? Ясно, что загадочная для нас жидкость нашему гостю невероятно нужна, может быть, абсолютно необходима. Поэтому пусть она в нем сидит, а мы пойдем баиньки, — говоря это, он подошел к мраморной доске распределительного щита и принялся выключать дуговые лампы.
— Но он может неожиданно, ночью… — начал, заикаясь, синьор Джедевани.
— Так шепните ему на ушко, чтобы вел себя прилично, — сказал неумолимый профессор и продолжал выключать лампы. Нам не оставалось ничего иного, как покинуть зал. Когда мы собрались у лифта, профессор сказал: — Неплохо бы поужинать, господа, а?
— Верно, — в один голос отозвались мы.
— Ну, так сейчас организуем лукуллов пир, только я на минуточку загляну к бедняге Финку. И позовите, пожалуйста, Фрэйзера. Пусть Бэрк приготовит все в столовой.
Кабина лифта остановилась, мы вышли в коридор. Инженер Финк спал горячечным беспокойным сном. Доктор проверил его пульс, сделал укол успокоительного и велел всем выйти.
В столовой горели свечи — идея профессора. Их оранжево-желтый, мягкий неверный свет отлично успокаивал нервы.
На стол подавал Бэрк — впрочем, все блюда были из банок, подогретые на электроплитке, так что отсутствие повара не ощущалось. После ужина профессор принялся катать хлебные шарики по столу.
— Господа, — сказал он, — наконец-то мы сделали шаг вперед. Возможно, марсианин отреагировал на наши рентгеновские депеши подобным же излучением. Я предпочитал этого не записывать, хотя мог бы установить в зале несколько чувствительных счетчиков Гейгера с автоматическими регистраторами. Просто запись в любом случае оказалась бы нам непонятна: ведь мы не умеем прочесть даже сигналы собственного электроэнцефалографа, что же говорить об электрическом языке марсиан. Опыт
— По-моему, — сказал я, — ясно одно: его живая субстанция близка нашему мозгу, если судить по функционированию, а не строению. Видимо, он воспринимает только суть, истоки явлений, а не их побочные, внешние проявления: голос, свет для него не так важны, как энергетические изменения характера излучения, перепад потенциалов. С другой стороны, количество «картин», которые можно ему таким способом передать, достаточно ограничено. И мне кажется, для передачи пригодны только конкретные понятия, но не хорошие, добрые, дружеские настроения, о которых, инструктируя меня, писал профессор…
5
В ту ночь я спал мертвецким сном. Смутно помню, как повалился на диван, потому что на кровати тихо постанывал инженер, и погрузился в сон, словно в мрачную бездну. Разбудил меня мощный гул. Я вскочил и, полупьяный от сна, бросился к окну. Было тихо, только над прудом поднималось легкое облачко утреннего тумана. Неужто гул мне просто приснился? Вполне возможно. Я быстро оделся и, мельком взглянув на все еще спящего Финка, выбежал в коридор. Тихо и пусто. Теперь я ощутил, что пол слегка дрожит. Что такое? Генераторы включены? Я почувствовал обиду на коллег, не разбудивших меня своевременно. Оказалось, что лифт не работает, по-видимому, использовали всю мощность сети. Я сбежал на первый этаж немного обеспокоенный, слыша и чувствуя усиливающуюся вибрацию стен и воздуха. В большом монтажном зале все собрались у стены напротив маленького черного конуса, который мягко переваливался с боку на бок и, казалось, беседовал с ними — это было и страшно и смешно.
Профессор махнул мне рукой.
— Что слышно? Что-то новенькое? — крикнул я ему в ухо, потому что при стоявшем в зале диком грохоте нормально общаться было невозможно.
— Все прекрасно, мы как раз беседуем с ареантропом, — крикнул в ответ Фрэйзер.
Они действительно как-то беседовали с ним, и странная же была эта беседа! С помощью маленького проектора они высвечивали на экране то ли какие-то модели, то ли эскизы, которые профессор помещал на столик проектора. Все происходило так быстро, что я не успевал рассматривать отдельные картинки, но профессор этого вроде бы не замечал. Все выглядело немного глуповато. Мне казалось, что я как бы выброшен за борт, как бы не нужен, — стою с заложенными за спину руками, ничего не понимая в происходящем…
Неожиданно наступила тишина, два металлических цилиндра снова покатились по полу, и профессор принялся высыпать порошок на приготовленные заранее листы бумаги.
Это были совершенно бессмысленные клубки спутанных линий. Рядом с ними — опять же странные значки, напоминающие ноты. Что-то вроде схемы планетарной системы, длинные концентрические эллипсы, густо усыпанные таинственными значками. Все молчали, вглядываясь в эти изображения. Наконец заговорил Джедевани:
— Я думаю, он скверно себя чувствует… Ведь это все бессмысленно, может он болен?