Человек с Марса
Шрифт:
Профессор посмотрел на итальянца, словно хотел сказать: «Сам ты болен», — но смолчал.
— Нас все еще разделяет пропасть непонимания, — сказал он и велел включить ток. Загудели, завыли электромоторы, начинающие работу басовым гулом, от которого дрожали стальные крепления; гул этот отозвался более высокими аккордами в изломах потолка и наконец перешел в пронзительный, высокий звук. Конус снова ожил, закачался и вдруг… пошел. Он шел неуклюже, как бы неуверенно, но тут его остановили кабели, тянувшиеся от генераторов. Он был словно на привязи. Сам он того хотел или просто не мог освободиться? Мне невольно почудилось, что я встал на его сторону, хочу, чтобы он вышел на волю, за пределы назначенных нами границ. Не знаю, как выразить эти странные мысли, но мне казалось, что нас с ним что-то связывает. С кем? С этим творением из безумного
Теперь профессор высветил на экране параллельные ряды уравнений, описывающих геометрические законы. Цифры казались ему наиболее верным языком, которым можно было соединить края разделяющих нас пропастей. Так ли?
Неожиданно я заметил нечто странное. Как известно, у конуса было три щупальца. В то время как два лежали спокойно, изредка немного приподнимаясь, третье, заднее, усиленно колотило по бетону, словно то ли что-то выколачивало из него, то ли лепило. Металлический цилиндр, образовывавший его тупое окончание, проделывал явно целенаправленные быстрые движения. Мне показалось, что бетон краснеет, но это, вероятно, было невозможно. Никто не мог этого видеть, кроме меня, потому что конус стоял перед нами, загораживая собою тыльный змеевик.
Ну, конечно! Вот он поднимает третье щупальце, на конце которого чернеет что-то небольшое, вроде бы зубчатки.
— Профессор! — рявкнул я. — Выключайте ток! Ради Бога, выключайте ток!
Я понял, что собирается сделать ареантроп. Какое же дьявольское создание! Все его поведение было подвохом, сатанинской дипломатией. Он использовал наш ток не для установления контакта, а чтобы освободиться от нас. Он старался восстановить изъятые нами детали из любого материала — а раз он умел уничтожать, значит, мог и создавать.
— Выключайте ток! — крикнул я снова.
Теперь все видели, как щупальце поднимается и как в нижней части основания конуса образуется неправильное отверстие с размытыми краями. Отверстие поглотило зубчатый механизм и занесшее его туда щупальце, которое что-то там делало. Осоловевший Линдсей подскочил к щиту и поскользнулся. Вместо того чтобы выключить ток, он передвинул рычаг в противоположную сторону, туда, где были изображены красные молнии и стояла надпись:
«ПРЕДЕЛЬНОЕ НАПРЯЖЕНИЕ — ОПАСНО!»
Громыхнуло. Туча пыли поглотила вибрирующий конус, провода сыпанули голубыми искрами, с грохотом выбило главные предохранители перегрузки, и все утихло. Но кто может описать мое изумление и ужас, когда я увидел, что конус по-прежнему жив, двигается, стряхнул с себя два удерживающих его кабеля, словно два пучка соломы, и одним прикосновением черного конца щупальца «заварил» просверленное напротив его механического сердца отверстие.
Конус, казалось, размышлял. Сценка была необычная: неожиданно замершие моторы, неподвижные с широко раскрытыми глазами люди и этот смешной конус, который раскачивался и двигался, размахивая щупальцами, будто не знал, что делать со вновь обретенной свободой, с чего начать. Я чувствовал, как у меня опять лихорадочно заработал мозг. Что делать? Что делать? Я вспомнил, что в углу зала стоят газовые гранаты и гранатомет. Теперь я уже был не на стороне марсианина, о, нет! Теперь на карту была поставлена жизнь! Но это порождение ада двигалось вперед, а кто отважится попасть в пределы досягаемости трехметровых змеевиков? Вот он протягивает их вперед и — о, ужас! — пирамидка гранат разваливается, превращается в какой-то вращающийся смерч и исчезает, словно ее никогда и не было! Еще видны остатки пыли на полу в том месте, где они лежали, следы хвостовиков… Вот и все… А громыхающий конус передвигается по бетону, выписывает круги, приближается к людям!
Люди пятятся, дым закрывает путь к двери. Сейчас марсианин движется к Фрэйзеру, Линдсею и Джедевани. Профессор стоит в стороне, у свинцового экрана.
— Беги! — слышу я чей-то крик, и ноги сами срываются с места. — Он их отрезает от двери. Беги! Ты им не поможешь!
И тут я как бы слышу спокойный голос профессора: «Мы не просто ученые, мы — земная делегация, в задачу которой входит знакомство с пришельцем. Следует ли говорить, как должны вести себя члены такой делегации?»
Я чувствую, как у меня краснеет лицо. Я стою и гляжу, ощущая свое бессилие.
Конус приближается к трем мужчинам. Линдсей стоит, прикусив губу, в лице — ни кровинки, глаза горят, мускулы напряжены, я бы сказал кариатида, удерживающая
Крик. Это Джедевани, его коснулось щупальце, приближается второе, и я вижу повисшее в воздухе тело, дергающиеся ноги, слышу ужасный вопль — и неожиданная тишина. Тишина бьет по ушам молотом. Конус идет на профессора, а Джедевани? Ах да, он лежит у стены плоский, как воздушный шарик, из которого выпустили газ. Конус движется к профессору. Они стоят друг против друга. Как странно смотрят глаза старика. Он словно бы вырос. Что теперь будет? Щупальца извиваются по земле, я слышу их грохот. Роли поменялись: те, кто собирался исследовать, стоят у стен — бессильные, дрожащие… Дрожащие? Нет, профессор Уиддлтон скрестил руки на груди и смотрит в выпуклые сверкающие диски на панцире ареантропа. Конус двигается, отдаляется от профессора — вдруг его щупальце касается старика, и тот падает на землю, словно молнией пораженный. Конус не обращает на это внимания. Он направляется ко мне, постукивает щупальцами, колотит сегментами своих спиралей о бетон, так что вспыхивают искры и сыплются крошки цемента. Вот он останавливается передо мной — бесконечная минута. Я вижу все как в тумане, только этот конус, черный, с извивающимися щупальцами… И тут ударил гром.
Я куда-то летел. Вокруг выло и гудело. Словно ураган. Куда я лечу? — удивлялся я. Тело ничего не весило, но это не казалось мне странным. Неожиданно начало светлеть, словно кто-то протирал большое запотевшее окно, перед которым я стоял. Что происходит?
Пустыня. Раскинувшаяся на многие километры, серо-желтая, усыпанная обломками камней, усеянная огромными воронками и песчаными холмами пустыня, над которой висело огромное, невероятно глубокое, светло-зеленое небо. Какое странное небо! На нем — звезды, хотя было и солнце. Оно показалось мне вроде бы немного поменьше, чем обычно, но грело сильнее и висело высоко, над самой головой. Пустыня приближалась ко мне. Я летел? Где мои руки и ноги? Ни рук, ни ног. Ничего. Только глаза или, может, мозг. Но я видел! Головокружительный полет нес меня вниз. Неожиданно я увидел: подо мной двигались как бы две огромные стальные башни, глубоко врытые в песок.
Я опускался все ниже. Башни двигались сами, шевеля тонкими горизонтальными ручками, оканчивающимися широкими блестящими дисками. И когда эти диски на гибких «руках» приближались к грунту, песок вздыбливался, лопался, словно под ним разверзалась пустота, и исчезал на глазах. Его остатки разметывал гудящий горячий пустынный ветер. Так рождался гигантской ширины канал, уходивший в бесконечность. Зачем был нужен этот канал? Кому? Как работают эти машины? Но ведь такое невозможно, говорил я себе. Куда же девается выкопанный песок? Не исчезает же? И кто управляет машинами? Они работают медленно и ритмично, при каждом движении «рук» проделывая правильной формы выемку в грунте шириной в несколько сотен метров, даже в километр. Дико ревел ветер.
Теперь воздух подо мною начал клубиться, сгущаться, темнеть, уплотняться… Боже! Это был черный металлический конус со щупальцами, который медленно опускался, вращаясь при этом, словно лист, падающий с дерева. Он упал, маленький, рядом с машинами и заполз под них. Спустя минуту вынырнул, поднял щупальца. Рядом с ним возник, казалось из ничего, и начал увеличиваться в размерах какой-то стекловидный контур. Перед глазами у меня закружилось. Черный конус исчез в песчаном вихре. Куда он подевался? Я еще больше напряг зрение и тут вдруг обнаружил, что касаюсь грунта, продолжаю опускаться: я погружался в песок. Хотел кричать, звать на помощь, но меня охватила тьма. Я свободно дышал, но где были мои легкие? Тело? Слышал ли я? Да, слышал ритмичный, далекий, очень глухой гул: боммм — и пауза, и снова — боммм. Зажегся свет. Нет, неправда, не было никакого света. Как бы это лучше сказать? Не было света, но я видел. Собственно, я не видел освещенных предметов, но знал, что они есть. Ощущение чьего-то взгляда, вперившегося в спину, но в тысячи раз более сильное. Это вызывало страх. Я чувствовал, что вокруг меня масса предметов. Я не видел их, но знал о них. Словно в неприятном сне, словно не мог вспомнить, не понимал их назначения, смысла. Появлялись залы эллипсоидной формы, огромные, погруженные во тьму, в которых передвигались ряды конусов. Все эти конусы, одинаково держащие щупальца в виде петель, шли бесконечной чередой, шли и шли в одном направлении. И я шел туда же. Проходил мимо каких-то аппаратов, которые — я это чувствовал — находятся везде, сразу со всех сторон.