Череп на рукаве
Шрифт:
Что-то совсем плохое и жалкое было сейчас в нём. Словно гниль, пожравшая середину яблока, вдруг вылезла наружу. Раздва-кряк как-то скрючился, угодливо и в то же время с явной угрозой заглядывая мне в глаза.
– Хорош базарить, — сказал я по-русски. Сказал медленно, с расстановкой.
– Что? Командир, так как, привяжем её?..
Раздва-кряк никогда не отличался особыми успехами в рукопашном бою. Я ударил его не сильно, не искалечить, а просто оглушить. Проследив при этом, чтобы не задеть алую бляху прицела – эта дрянь стоит чёртовых
– Всё ясно? – Я обвёл мрачно застывшее отделение выразительным взглядом. – Мы не какие-нибудь там иррегуляры-ополченцы. Мы, блинчатый карась, десант! А этого идиота, – я брезгливо пихнул Кряка носком ботинка, – я от банальной неприятности спас. Так что всё, без разговоров – девчонку к пленным, Селезня привести в чувство.
Отделение молчало. Очень нехорошо молчало. Все, включая даже Мумбу, первым признавшего меня командиром. Джонамани склонился над Раздва-кряком, зачем-то прощупал артерию на шее, покачал головой, раскупорил ампулу-самовспрыску, прижал Селезню к щеке.
– Ты его едва не убил, командир, – укоризненно сказал он, не поднимаясь с колен. Как некто вроде отделённого доктора, он позволял себе кое-какие вольности. – Нельзя так. Со своими-то. Ну, трахнул бы он девчонку. Какой в том кому убыток? Ей? Её так и так в расход пустят. Или Чужим продадут, для опытов. Кряк же не садист какой, не извращенец Как говорится, сунуть, вынуть, убежать.
– Так, – сказал я, закипая. – Кто еще так думает? Кому ещё честь не дорога?
– Что такое честь, командир? – спокойно спросил меня Сурендра. – Мы не знаем таких слов. Ты учился, говорят, даже в универе, а мы восемь классов едва осилили.
То, как он строил предложения, напрочь опровергало его утверждение о «восьми классах», но я не стал в тот момент заострять на этом внимание.
– Мятеж, ребята! – как можно спокойнее спросил я. – Неподчинение приказам старшего по званию в боевой обстановке. Карается каторжными работами на срок до двадцати лет или смертной казнью.
Девушка всё это время очень старалась держаться гордо и независимо, однако это получалось у неё плохо. Наручники на неё так и не нацепили, однако бежать она не пыталась. Только тяжело дышала да из глаз одна за другой катились слезы. Она не плакала, нет. Слезы бежали сами собой. Она скорчилась в яме рядом с размётанными брёвнами блиндажа, поджав ноги в грубых брезентовых штанинах и высоких армейских ботинках с рубчатыми подошвами.
Я понимал, что дело плохо. Что надо было отдать им девчонку. Они считали её своей законной добычей. Никто бы не узнал. А схваченная мятежница на самом деле не прожила бы долго. Если её не прикончат на первом же допросе, то, наверное, на самом деле продадут Чужим – по слухам, так уже поступили с уппсальскими повстанцами.
Так зачем я ударил Кряка? Зачем теперь настраиваю всех парней против себя?.. Но теперь отступать уже нельзя. Господином обер-ефрейтором управлять нельзя. —Так, – снова сказал я. – Видно, придётся мне исправить вам мозги старым верным методом. Кто считает, что я не прав? Что девчонку
Ты сказал, командир, – ответил за всех Сурендра.
– Уж лучше мы её прикончим. Эй, ты! – обратился он к пленнице. – Хочешь умереть быстро и легко? Или предпочтёшь сперва помучиться?.. – Сурендра, – спокойно сказал я. – Даю тебе две секунды. Или ты надеваешь девке наручники, или отправляешься отдыхать к Селезню.
– Вот как? – усмехнулся Сурендра. Он тоже привык считать себя крутым парнем.
Уложить его одним ударом мне не удалось. Пришлось потратить время на второй. Сурендра опрокинулся на спину, словно подрубленное дерево, а на меня со всех сторон кинулись остальные. За исключением Микки, который остался стоять возле пленницы, прижимая её тяжёлой рукою к земле.
В такой драке закон один – бить, так бить. Один удар, на второй уже не достанет мгновения. Я встретил Фатиха прикладом, с разворота приложил тем же прикладом по шлему Джонамани. И тут оказалось, что больше бить некого. Глинка, Назариан и Мумба оказались умнее. Они вовремя отскочили. Микки так и не сдвинулся с места.
– Ну что? – Кровь во мне кипела. – Вторая смена?..
– Командир, прости дураков, – вдруг быстро сказал Глинка. – Бес попутал, как говорится. Вы, козлы позорные! Вставайте!..
Потребовалось некоторое время, чтобы привести всех в чувство. Вид у побитых был пристыженный.
Микки, сохраняя своё знаменитое хладнокровие, надел на пленницу наручники.
И тут она закричала. Словно до неё только сейчас дошло, куда ей предстоит отправиться.
– Стойте! Погодите! Не надо!.. Убейте меня, пожалуйста, убейте! Меня будут пытать, я., не могу... не выдержу... убейте! Хотите трахать... давайте, я сама разденусь . только пристрелите, не ведите в гестапо!.. Они потом на самом деле продадут нас Чужим!
– Давай шагай, – подтолкнул я её. – Ничего с тобой не случится. Дашь чистосердечные показания следствию... Молчи, дура, и дотерпи до ночи, так что, может, всё и обойдётся. Нечего бунтовать зазря!..
Кажется, она меня поняла. Успокоилась. Даже смогла не оглянуться, когда я вновь заговорил с ней по-русски.
Мне нужно, чтобы она замолчала. Чтобы перестала кричать. Иначе я получу пулю в спину от своих же. И всё будет списано на «случайное срабатывание оружия»...
Девчонка затыкается. Мгновенно. Едва только разобрав обращённые к ней мои слова, произнесённые по-русски. Я чувствую – меня словно медленно поджаривают в моей броне. Всё ради великой цели, вновь и вновь повторяет знакомый с детства голос в моей памяти. Тебе придётся предавать и быть преданным, тебе придётся сжимать зубы и твердить про себя, что бывают, мол, ситуации, когда цель таки оправдывает средства...
Отделение мало-помалу приходило в себя. Последним на ноги поднялся Раздва-кряк. Остальные – Сурендра, Джонамани, даже Фатих – и в самом деле смотрели на меня смущённо и виновато. А вот во взгляде Кряка я прочёл чистую, незамутнённую ненависть.