Черная вдова
Шрифт:
– А сам? Не жалеешь? Особенно после вчерашней встречи с Кошкиным? спросил Востряков весьма серьезно.
– Дорогой Юрий Васильевич! Если мы будем пасовать перед каждым бюрократом, то ни тебе, ни мне не следовало бы заваривать всю эту кашу. Будут ситуации и посложней, чем нынешняя. Обязательно будут. И не только у нас... Но если мы отступим, другие отступят... Тогда что? Опять рутина? Опять застой? Нет, я готов воевать за перестройку до последнего патрона.
Юрий Васильевич растопил печь - за день дом изрядно выхолодило. Зашумел, загудел огонь в топке, потянуло теплом.
–
– Как говорится, чем богаты...
– Спасибо, не беспокойтесь, - стал отказываться Чикуров, который всегда стеснялся есть у чужих да и старался не быть в долгу у кого-либо.
Однако Востряков настоял на своем и усадил московского гостя за ужин. Все было нарезано крупно, по-мужски.
Сказать по-честному, Игорь Андреевич изрядно проголодался, так как после аэрофлотовского обеда маковой росинки во рту не держал.
– Для мамы я все еще беспомощный ребенок, - сказал хозяин, вскрывая консервы.
– Боится, что похудею, и шлет посылки.
– Рыба - это здорово!
– провозгласил Саяпин.
– Недаром японцы лопают ее больше всех народов мира. Но и зато сердечными заболеваниями страдают меньше всех. И живут дольше всех.
– А я сомневаюсь, что это у японцев за счет консервов. Свежая рыба другое дело. А у нас рядом Байкал, до Тихого океана рукой подать, а свежая рыба - проблема, - не то констатируя, не то извиняясь перед гостем сказал Востряков.
Сели за стол. Игорь Андреевич рассматривал большую фотографию на стене. Там был сам Востряков с двумя женщинами под руку. Одна пожилая, другая молодая, одетая в модные джинсы-варенки. Снимались, вероятно, за городом, на даче.
Юрий Васильевич, перехватив его взгляд, пояснил:
– Моя мама.
Он конечно же имел в виду пожилую.
– А другая?
– из вежливости спросил Игорь Андреевич.
Ему показалось, что на лице хозяина промелькнула грусть.
– Соседка, - ответил он.
– По садовому кооперативу. В Подмосковье.
Слово за слово, выяснилось, что Юрий Васильевич в Нижнем Аянкуте всего четвертый месяц, а в столице был ни много ни мало помощником министра. Попал он сюда так: сняли прежнего директора, а нового решили избирать. Узнав об этом, Востряков, не говоря никому ни слова, собрал документы, пространно изложил на бумаге, какие он предлагает меры по коренному улучшению работы совхоза, и послал на конкурс.
– В райкоме, честно говоря, моя кандидатура особой радости не вызвала: имелись свои планы пристроить зампредседателя райисполкома, - рассказывал Юрий Васильевич.
– И чего он только не возглавлял в районе! Везде после себя оставлял полный развал. Вот и решили сплавить его подальше, в Нижний Аянкут. Но партком совхоза настоял на выборах по всем правилам. Демократично. Вызвали меня на собрание. Прошел, можно сказать, единогласно.
– Далековато однако же забрались, - заметил Игорь Андреевич.
– Я считаю, Юрий Васильевич поступил совершенно правильно!
– вмешался Саяпин.
– И чисто по-человечески, и с точки зрения гражданственности, не боюсь сказать это слово! Ведь что такое помощник?
–
– Не человек, а тень! Мысли, идеи - все принадлежало шефу! Все!
– Но сначала они были моими, - возразил Востряков.
– Да, но только до тех пор, пока ты их не записал, а машинистка не напечатала. После этого они становились мыслями и идеями министра.
– Саяпин поднял вверх палец и с усмешкой добавил: - Руководящими идеями! Вздумай ты привести их где-нибудь, то обязан был бы взять в кавычки или сделать сноску. Так? А теперь ты есть ты!
– Не все это ценят, - со вздохом произнес хозяин и, как показалось Чикурову, бросил взгляд на фотографию.
– Ценят, уверяю тебя! Послушай, что в поселке говорят: новый директор наводит порядок!
– Ладно, ладно, - смутился Востряков.
– Еще рано судить.
Допили чай. Григорий Петрович, сославшись на то, что ему надо просмотреть кое-какие бумаги, прихваченные с работы, ушел в свою комнату.
Юрий Васильевич, немного помявшись, обратился к московскому гостю:
– Игорь Андреевич, я понимаю, если следователь, да еще по особо важным делам, из самой Москвы пожаловал, значит, здесь случилось что-то очень серьезное. Чем-нибудь могу вам помочь?
– Уже помогли.
– Игорь Андреевич с улыбкой показал вокруг себя.
– Да ну, - отмахнулся хозяин.
– Стыдно, ей-богу! Ни присесть по-человечески, ни прилечь... Ничего, завтра что-нибудь придумаем.
– Прошу вас, никаких хлопот!
– запротестовал Чикуров.
Юрий Васильевич стал прибирать со стола, а следователь колебался, стоит заводить разговор о Листопадовой или нет? Ведь сам Востряков в Нижнем Аянкуте совсем недавно.
И все же решился.
– Изольда Владимировна у нас старшая медсестра в участковой больнице, - ответил Востряков.
– Дочка у нее маленькая, годика два, не больше.
– Замужем?
– Живет одна. А вот разведенка или мать-одиночка...
– Юрий Васильевич развел руками.
– Приезжая? Местная?
– Не знаю, - виновато сказал хозяин.
– Вообще приятная женщина, мечтательная такая.
"Негусто", - констатировал про себя следователь.
Разошлись по своим комнатам. Заснул Игорь Андреевич, когда Саяпин и хозяин видели десятый сон, оглашая избу несинхронным храпом.
"Мороз и солнце, день чудесный!" - сама по себе напросилась пушкинская строка, когда Игорь Андреевич открыл глаза.
Он встал, подошел к окну и зажмурился: на искрящийся снег было больно глядеть.
По пустой улице ехал трактор с прицепом, доверху загруженный прессованным сеном.
Хозяин давно уже был на работе, а Саяпин сидел на кухне, обложенный бумагами, и что-то считал на микрокалькуляторе.
– Не выношу учреждений, - признался Григорий Петрович.
– Дома, в тихой обстановке могу горы своротить! Готов просидеть за работой двадцать пять часов! Но стоит только переступить порог нашей конторы, тотчас горло пересыхает, а в глаза словно перцу сыпанули... Думал, у меня одного так, а оказывается, нет. Тут недавно читал: английские чиновники заметили так называемую аллергию к канцелярии.