Шрифт:
Високосные дни
По полю событий одни идут босиком в туфельках и ботинках…, а другие душами по стеклу… На краю последней разлуки у всех своя дорога, покрытая ядом чертополоха, белой смолой или квадратным песком… Это потому, что любые обстоятельства и есть Бог, как часть окружающего нас обмана…
«Особенности миграции одуванчиков» (1993)
Из жизни Зина-Иды
В тот уже далекий день жара стояла невыносимая – плюс 41 и ещё 3. Кто имел воображение, тот понимал, что именно сегодня Солнце бросило вызов всему живому и будет беспощадно кипятить воду до самого заката. Громко бурча и посвистывая, самый обыкновенный катер с реестровым названием – БУР- 34, надёжно рассекал волны Черного моря. Сонно-ленивые пионеры закрывались газетными пилотками и с детским нетерпением ожидали прибытия на остров Джарылгач. Это был на карте
Двадцать молодых парней и свободных мужчин спортивного телосложения с пьянящим наглым взором пили не очень холодное пиво и украдкой выбрасывали пустые бутылки «Жигулевского» за борт. Это была спортивная команда по плаванью общества «Спартак» на тренировочном отдыхе. Голодными порочными взглядами они внимательно пожирали Вику Каптилович и между собой тихо обсуждали её достоинства. Она была пионервожатой первого отряда, то есть, тем старшим товарищем, который водит пионеров туда-сюда и снова оттуда – сюда и еще куда-то везде. Как- будто без нее восемнадцать подростков-девчонок и двенадцать подростков -мальчишек не смогут найти дорогу в столовую, в клуб, в спальный корпус или на пляж…
У Викуськи на чистой красивой шее без родинок, как язык ядовитой тропической змеи, развивался алый, качественно выглаженный пионерский галстук, на милом лице сверкали модные солнце защитные очки «капли» и вся её очень красивая задница была обтянута чистыми белоснежными шортами таинственной фирмы «Wrangler». Также навязчиво бросались в глаза её длинные загорелые ноги с двумя пальцами Мортона в педикюре и яркая помада на губах в сочных клубничных тонах. Словом…, команда пловцов поедала её глазами, как голодные весенние бобры точат одинокую березу у реки. Вика Каптилович с алмазными холодными глазами в свои полные девятнадцать лет была совсем не дура. Она хорошо понимала притягательную силу её личной сексуальной молодости, молча и часто меняла изгибы спины и бедер, нагибалась за булавкой, «неожиданно» упавшей на палубу катера, часто поправляла длинные русые кудряшки, улыбалась, демонстративно кусала губы, глазами изображала непорочную монашескую глупость, облизывалась и исполняла весь набор сексуальной силы притяжения, анатомического соблазна…, юношеского наваждения-воображения, визуально-эстетического наслаждения и сильного возбужденного внимания с кокетством главной героини большого фильма… Одним словом – «сука ещё та…!»
«Сука ещё та…!» – подумала Зинаида, сидевшая у кормы, как обломанная, сухая, одинокая ветка березы, которая бобрам совсем не интересна.
Это была Старшая Пионервожатая Пионерлагеря «Дельфин» – живая, здоровая, но никем нелюбимая. То есть, именно та, которая говорила всем пионервожатым, когда и куда именно нужно водить пионеров целого лагеря после того, как ей лично об этом говорил Директор лагеря Манукян…, уже давно не пионЭр, имеющий точные инструкции сверху о нормах управления замкнутой системы коллективного содержания. Любая шерстяная Власть – дело одинокое и почти всегда неблагодарное, а посему…, власть – это кратковременные возможности ложного счастья и проклятое испытание, но никто об этом никогда не слышал и не прислушивался к тонкой материи самого понятия. Слово «Власть» – это бахрома на большом-большом знамени счастья, где людей совсем не существует даже в молекулярном понимании кончиков самой бахромы этого самого знамени…
Зинаида была совсем непривлекательная и никому ненужная одинокая женщина уже тридцать девять раз облетевшая на Земле вокруг Солнца…, с худым обозленным лицом, длинным носом и полным отсутствием благожелательности и качественного воображения. Она напоминала притаившуюся в шумном болоте одинокую ферделанс в тихой засаде. Никогда внимательно не читавшая ни сарказма А.П. Чехова, ни глубины Федора Достоевского, ни размышлений Льва Толстого ни многих других, оставивших книги для прочистки любых безнадежно пустых мозгов.
Вся худая и даже поджарая на какой-то специальной поджарочной жаровне, она не умела готовить, не любила стирать…, не любила никого и ничего, кроме себя и власти. Власть, данная ей откуда-то из кабинетов райкомов, профкомов и исполкомов, полностью усыпила в ней летаргическим сном все женско-человеческое, материнское, счастливое, ужасно необходимое для продолжения личного пути. Именно за власть все её и не любили, а если сказать чистейшую правду, – весь лагерь её просто ненавидел, а она купалась в пионерской ненависти, как пионеры в Черном море и каким-то таинственным образом черпала из этой ненависти личные силы. Это очень плохо, когда тебя ненавидит сразу пятьсот тринадцать человек, еще трое поваров и слесарь-мастер на все руки товарищ Гунько. Это уже
Катер все так же усердно пыхтел в сторону легендарного острова Джарылгач. Легендарного, потому что там стоял одинокий, пионерами ухоженный памятник морякам-десантникам, которые во время Великой Отечественной войны на этом острове оставили горы своих и немецких трупов вперемежку с песком, водорослями, мидиями и вечным солнечным светом. Как писал гений великого Пушкина – «Дела давно минувших дней, приданья старины глубокой…!», но у кого есть правильное воспитание, тот знает о делах давно минувших дней, чтит придания былого, верит и восхищается подвигами предков. Но только это те, у кого есть правильное воспитание, получить которое сегодня – является катастрофической проблемой…, среди денежных болот абсолютной изуродованной пустоты…
Среди всеобщей тишины рокота двигателя совершенно неожиданно для окружающих старшая пионервожатая Зинаида вдруг громко запела:
Орлята учатся летать…!
Им салютует шум прибоя,
В глазах их небо голубое,
Ничем орлят не испугать, -
Орлята учатся летать.
Орлята учатся летать…!
Она пела громко и самостоятельно, тщательно выговаривая слова, закатывая глаза и вытягивая шею в порыве вдохновения. На ее шее вздулись две вены, доказывая, что процесс пения не притворный и идет от души, а не от секретной магнитофонной записи в черной сумке. Стараясь изо всех сил, Зина-Ида только прибавила себе морщин на лице. Тренеры пловцов и сами пловцы с любопытством стали смотреть не на Вику Каптилович, а на сознательные звуки громко- бурлящей патриотической песни в исполнении Старшей Пионервожатой пионерлагеря «Дельфин». Зина-Ида очень старалась в личном одиночестве обратить всепоглощающее внимание именно на себя. Она даже расстегнула верхнюю пуговицу белой блузы и слегка незаметно отодвинула вверх край черной юбки… Дикая стая гражданских спортивных мужиков совсем неожиданно стала глазеть на неё сорока глазами и быстро разделилась на две неравные части. Трое прислушались к знакомым словам знаменитого молодежного «гимна», а остальные семнадцать быстро оценивали внешние данные певуньи и через пять секунд взгляды голодных пловцов снова вернулись в сторону Вики Каптилович. Там было куда интересней. Мужики…, что с них взять!? Викуся была довольна…
Не просто спорить с высотой,
Еще труднее быть непримиримым.
Но жизнь не зря зовут борьбой,
И рано нам трубить отбой – бой, бой…
Какой-то бывалый дед с эбонитовой палкой и седыми глазами, не моргая, очень внимательно слушал песнь Зина-Иды. В его очах мгновенно промчались воспоминания ужасающе тяжелых лет: хлеб с мизерной толикой мокрого сахара, обоймы с пятью грязными патронами, косые кладбищенские кресты, расцветающие красные кумачи, порванные сапоги, кем-то грызлые сухари, разбитые водочные сургучи, пьяные женщины с румяными лицами и черные пластины с речами еврейского товарища Троцкого. В его голове промчались горки воображения, книги пустых страниц, ересь пламенных речей…, постоянные махания руками, бородки нижних челюстей и громкие крики оваций и одобрения того, чего на самом деле нет, никогда не было и быть не могло. Магия слов для умалишенных-опустошенных…, для тех самых – литерных, быстро проезжающих совсем мимо…, без остановки.
Орлята учатся летать…!
То прямо в бездну, в пламень алый,
То камнем падая на скалы,
И начиная жизнь опять,
Орлята учатся летать.
Орлята учатся летать…!
Зина-Ида продолжала петь изо всех возмущенных ею же кармических сил. Никогда не знавшая сарказма Антона Павловича Чехова в его произведениях… и не ориентирующаяся в стадном потоке возбужденных голодных мужчин, она пела про каких-то никому неизвестных орлят, которых никогда не видела даже в зоопарке… Зинаида сидела в полном одиночестве на заполненном людьми морском катере БУР-34, мимолетно мечтая о длительном знакомстве с крепким тренером этой команды или его нагло-тренированными подопечными… Она громко пела, не вслушиваясь и не осознавая смысла улетающих в море слов. Она ужасно желала неповторимой светлой любви без бутылочного пива в мужских руках… Любви с предварительными кружевными разговорами на лавочке под шелковыми ивами…, позволяющими понять такой непонятный внутренний мир собеседника, одновременно разглядывая молодость подчиненных в облегающих плавках на пляже. Она желала этого до ужаса старых закатов и предсказуемости личных желаний, до соленого мира заплаканных глазниц…, до слезных завываний чайника о её кухонном одиночестве, до пустоты в квадратных метрах старой квартиры. Она желала кого-то лично себе, желала так сильно, как голодный паук желает личную, еще не растерзанную, горячую, шашлычную муху без капли росы…