Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
— Да ты… Дура ты, Машка!..
Кажется, до Широковой стало что-то доходить. По крайней мере, рот её широко открылся и глаза округлились. Правда, Тане теперь никакого дела до этого не было.
Вот как, значит. Я тебя не отпущу больше, Соловьёва, значит.
Сам, значит, непонятно куда, а она сиди.
Как же.
— Прекрасно, — зло пробормотала Таня. — Вот молодец... Что, так и сказал — Тане не говорите?
— Да ведь он как лучше хотел, — жалобно отозвалась Валера, цепляясь за Танину руку.
— А как лучше? Откуда он знает, как лучше? — взвилась Таня. — Он же наверняка будет
— Да он прав! Мы уже чуть не потеряли тебя! — воскликнула Валера вдруг необычайно громко. — И ты думаешь, что сможем пережить это ещё раз, да? Думаешь, сможем?
— А я, думаете, смогу? — запальчиво ответила Таня. Замолчала, тяжело дыша.
Нет, это не выход. Ссориться — это не выход. Они ведь и правда чуть не потеряли друг друга.
— Ладно. Ладно, простите, — уже беззлобно выдохнула она, садясь на край лежанки и пряча лицо в ладонях. — Просто всё это… неожиданно и так… так обидно. Он мне не сказал, он…
— Он просто хотел сберечь тебя, Таня, — уже мягче добавила Валера, садясь рядом.
— И я хочу сберечь всех вас. Это всё, чего я хочу. Ты ведь понимаешь, что я всё равно попробую?
Валера не ответила, только кивнула. А потом вздохнула, встала, порылась в своём вещмешке и подала Тане тонкую сине-зелёную затрёпанную полосочку — Сашкину фенечку.
— Она правда приносит удачу, Танечка. Именно тебе. Не снимай, хорошо? — попросила Валера, глядя на Таню со смертельной тоской в глазах, будто у неё последнее отнимают.
— Хорошо, — прошептала Таня, обнимая подругу.
Полк занимал большую территорию, и до блиндажа начальника разведки было далековато, так что их согласились подбросить. Они с Машкой выехали, когда небо на востоке чуть подёрнулось светло-розовой дымкой. Первый раз за всё время своего пребывания на фронте ехали не в трясущемся, насквозь продуваемом кузове, а в уютной, тёплой кабине шофёра, куда вместились вдвоём. Весело стучали по просёлочной дороге колёса, весело разгоняли фары грузовичка предрассветную темноту, весело болтала, не умолкая, с молчаливым водителем Машка. Таня одновременно волновалась, сердилась и даже чуть-чуть злорадствовала: ну что, Калужный, хотел избавиться от неё, да? Как бы не так!
Привезли их в какую-то самую захудалую часть полка. К этому времени уже совсем рассвело, показалось из-за низеньких верхушек деревьев не греющее, но приветливое солнце, и всё вокруг заиграло новыми красками, стало веселей. Даже мрачноватый шофёр, которого Машке в конце концов удалось развеселить своими сельскими историями, на прощание пожал им руки и весело подмигнул.
После получасового стояния на ветру их, наконец, проводили к небольшой провалившейся землянке, со всех сторон окружённой кустами. Перед низеньким входом в землю были вкопаны длинные грязные лавки, на которых уже сидели три девушки: грузная, очень простая на лицо медсестра и две какие-то совсем молоденькие, очень похожие друг на друга курносые связистки. Неразговорчивый солдат, провожавший их, ушёл. Таня нерешительно присела на краешек лавки, кивнув остальным, а Машка с интересом бросилась изучать окрестные кусты.
— Интересно, а что будет? — тут же затараторила она. — Нам что, тест какой-нибудь дадут писать? Ой, если тест, то это плохо, я говорю
— По одному с документами проходите, — объявил он.
— По одному?! — в ужасе вскричала Машка.
— Нет, всей ротой, — холодно оборвала её одна из связисток, оказавшаяся совсем недружелюбной. — Идёшь ты?
— Первая? Да ни за что!
— Тогда я иду, — пожала плечами она и спустилась вниз вслед за солдатом.
Время тянулось невыносимо медленно. Минутная стрелка наручных Машкиных часов, за которой украдкой наблюдала Таня, ползла медленней, чем улитка. Таня успела уже перебрать у себя в голове с полдюжины французских глаголов, повторить несколько стихов и поговорок, а она всё не сдвигалась с места. Она решила было даже спросить, работают ли часы, но в это время из землянки глухо и невыносимо прекрасно зазвучали звуки гитары. Сквозь толщу земли Таня с первой же ноты узнала удивительно нежный «Канон» Пахельбеля, который сама когда-то играла наизусть. Оказывается, и на гитаре его можно красиво играть...
Жмурясь от удовольствия, впитывая в себя волнующие звуки, она думала: какая ирония! В восемь лет больше всего на свете Таня мечтала держать в руках скрипку, именоваться великой артисткой и выступать на сцене. В восемнадцать старший сержант Соловьёва держит в руках винтовку, именуется Дьявольской Невестой и убивает людей.
За первой связисткой, вышедшей из землянки вовсе не так уверенно, прошла вторая, за второй — медсестра. После них сразу вдвоём пригласили Таню с Машкой. Перед тем как войти, Широкова долго шептала что-то про себя (Таня сильно подозревала, что молитву лесным духам) и быстро-быстро крестилась. Таня просто поправила форму и волосы.
В землянке было сумрачно: тусклый свет осеннего утра еле-еле пробирался сквозь единственное окошко, а керосиновая лампа, стоящая на столе, давала недостаточно света. Это, в общем, стало последним, что Таня успела отметить, потому что в следующую секунду она увидела Антона, сидящего за грубым сосновым столом вместе с другими мужчинами. Он тоже заметил её. Пальцы на руках, напряжённо сложенных одна на другую, по крайней мере, были до бледности сжаты на ткани рукавов.
Ну, что теперь ты скажешь? Хотел бросить, да? Просто уйти?
Смотрела Таня на него (старалась) смело и уверенно, потому что была права. В его же взгляде читалось только одно, привычное и старое, как мир: «Какая же ты дура, Соловьёва».
Таня фыркнула почти что вслух и, чтобы больше не пялиться на него, принялась разглядывать других сидящих за столом людей. Ими оказались тяжёлый, грузный, какой-то подозрительный штатский человек в чёрном и уже давно знакомый Тане, лысый немолодой майор Никитин.
— И что бы она из себя изображала, как думаете? — продолжал, видимо, прерванный разговор человек в штатском, обращаясь к усталому Никитину. — И вам, и мне была точно дана установка: поартистичней. А у неё рожа такая, как будто сковородкой по ней в детстве дали.