Черный мотылек
Шрифт:
— Так далеко я не загадывала. — И вдруг Урсула ощутила внезапную отвагу, готовность задать тот главный вопрос. Разговор о жалости и любви подвел ее к этому. Сэм смотрел на нее с нежностью, но без ложной сентиментальности — так ей казалось.
— Сэм, — заговорила она, — помнишь, на первом свидании ты сказал мне, что хотел бы снова влюбиться?
Он кивнул.
— Вот я и хочу знать… влюбился ли ты. В меня.
Она затаила дыхание. Сэм молчал, и его молчание убивало ее. Ведь это означало, что для нее все кончено.
— Нет, я
— Не знаю, — прошептала она.
— Видимо, я недостаточно молод. Или один раз в жизни у меня уже случилось чудо, которое не вернется. В этом все дело. Глупо было надеяться. Но я люблю тебя, я хочу жить с тобой вместе. Хочу, чтобы мы были вместе всегда. До конца жизни. Как, по-твоему, этого достаточно?
— Да, — сказала она.
26
Легче стереть буквы, высеченные в камне, чем вернуть сказанное слово.
— Вы не читали «Белую паутину»?
— Нет, — сказал Стефан. — Сам не знаю почему. Когда была написана эта книга?.
— В 1992 году.
— А, тогда понятно. В тот год жена болела, читать было некогда. И конечно, я не просматривал рецензии, так что даже не знал о выходе книги. А когда появилось издание в мягкой обложке — на следующий год?
С утра, перед отъездом в Плимут, Сара сверила даты:
— Книга в твердом переплете вышла в октябре 1992 года. В бумажном — в октябре 1993-го.
— В октябре она умерла. — Стефан помолчал, потом улыбнулся племяннице. — Вы говорили, Джон жил в Гонтоне?
— Да, в доме на утесе.
— Летом моя сестра Маргарет ездила отдыхать в Гонтон с дочерью и зятем. Остановилась в гостинице «Дюны». Это где-то поблизости?
— Совсем рядом, — подтвердила Сара. — В сотне ярдов от нас.
— Она жила там в июле. Они могли даже встретиться — и не узнать друг друга.
— А может быть, он узнал ее, — предположила Сара. — Вы не помните точную дату?
— Они выписались из гостиницы шестого июля и заехали навестить меня, а потом вернулись домой.
Отец испытал шок. Сара все еще видела его потрясенное лицо, безумный взгляд. Перед уходом на прогулку (а ведь они с Ромни направлялись в сторону гостиницы) отец выглядел как обычно. Когда он вернулся, было ясно: с ним что-то случилось. Он что-то увидел, и это зрелище вызвало шок. Он увидел свою сестру и узнал ее — спустя сорок шесть лет. Маргарет не узнала брата, иначе она последовала бы за ним. Эта встреча ударила отца в самое сердце.
— Расскажите про вашего брата Десмонда, — попросила Сара.
— Хорошо. Налить вам чашку чая?
— Спасибо, не нужно, — отказалась она.
Стефан смотрел на нее знакомыми отцовскими глазами. Голос его тоже показался похожим на голос отца. Хотя на самом деле отец обладал глубоким, звучным басом, в произношении слышалась характерная для севера Англии картавость, а Стефан, которого
— Десмонд, — мягко напомнила Сара.
— Да, Десмонд, — вздохнул он. — Вы же знаете, его убили.
— Да.
— Когда Джон исчез, — продолжал Стефан, — Десмонду было двадцать, он жил дома со всеми вместе. Джеймс с женой и ребенком, Маргарет, Мэри, я, и мама с Джозефом. Мы с Десмондом жили в одной комнате. Райаны красивы — они высокие, темноволосые, с правильными чертами лица. Ко мне это не относится, я не удался. Но Десмонд был самым красивым в семье. Люди говорили, у него от девчонок не будет отбоя, и так бы оно и вышло, только вот девушки его не интересовали.
— Он был «голубым».
— Да. Вы читали репортажи о суде? — спросил Стефан.
Сара кивнула.
— Я не читал. В ту пору. Никто из нас не читал газеты. Немыслимо даже представить себе, как принял бы эту весть Джозеф. Вы человек другого поколения, вам не понять, как в пятидесятые относились к гомосексуалистам. А я еще помню тот смутный ужас, который вызывала одна мысль о них. Это произошло много лет назад, задолго до принятия декрета, узаконившего сексуальные отношения между совершеннолетними людьми одного пола. Тогда «общественность» возмущалась гомосексуализмом не меньше, чем во времена Оскара Уайльда.
— Я не знала. Но читала статьи и кое-что поняла.
— Вы убедились: и судьи, и все официальные лица называют гомосексуализм ужаснейшим злом, омерзительным преступлением, они видят в нем умышленную, преднамеренную порочность. Самые либеральные и просвещенные люди видели в нем болезнь, некую форму душевного расстройства. Еще в шестидесятые годы мужчин клали в психиатрические лечебницы и «отучали» от этой склонности с помощью шоковой терапии.
— В «Белой паутине» отец пишет об этом.
— В самом деле? Лично я ничего не знал о гомосексуализме, пока Десмонд не предстал перед судом в 1955 году. За «непристойное и извращенное поведение» в общественном туалете его приговорили к шести месяцам тюремного заключения.
Сара чуть было не переспросила, что такое «непристойное и извращенное поведение», но вовремя остановилась и вместо этого робко, поскольку истина ее несколько пугала, уточнила:
— Но разве он… с несовершеннолетним?
— Ему было двадцать четыре года, а его партнеру, насколько помню, за тридцать. В те времена, Сара, это считалось преступлением независимо от возраста. К счастью — да, к счастью, иначе не скажешь, — Джозефа к тому времени уже не было на свете. Он умер за год до суда. В больших газетах о таких судебных разбирательствах предпочитали помалкивать, но местные газеты сдержанностью не отличались. И «Уолтамстоу Индепендент», в котором некогда работал брат Джон, смаковал все подробности. Мою мать тыкали во все это носом.