Черный обходчик

Криптонов Василий Анатольевич

— О, да! Тут вы правы. Решительности ей всегда было не занимать. В отличие от меня. Несмотря на то, что мы близнецы. — Леопольд грустно улыбнулся.

Я от неожиданности закашлялся.

Леопольд покивал:

— В это тоже сложно поверить, понимаю. По возрасту меня скорее можно принять за отца Изольды… Впрочем, мы никогда не были похожи. Изольда — копия папы, а я пошёл в мать. Но воспитывали нас одинаково, родители очень старались делать так, чтобы мы всего получали поровну. Чтобы никто не чувствовал себя обделенным. Одни и те же приходящие учителя, одинаковые блюда на завтрак, обед и ужин, подарки на именины и рождество — на одну и ту же сумму. Но характер воспитанием не изменить. Я меланхоличен, склонен к задумчивости и самосозерцанию. А Изольда совсем не такая. Нет ничего удивительного в том, что как только мы выпорхнули из-под родительского крыла, разлетелись в разные

стороны. Изольда, ещё будучи в Смольном, заразилась социалистическими идеями. Эта её подруга, Ляля Рейснер… — Леопольд покачал головой. — До сих пор вспоминаю с содроганием. Ураган, а не девушка. А я — человек иного склада. На политику, социальное устройство общества мне всегда было глубоко плевать. Я увлекался музыкой, учился в консерватории. Февральскую революцию встретил, будучи уверенным, что это ненадолго, и очень скоро всё вернётся на круги своя… Если бы знал тогда, как сильно ошибаюсь. За февральской революцией грянула октябрьская. Тут я уже, конечно, не смог остаться в стороне. Примкнул к белому движению, как и мой отец. Именно тогда у нас состоялся последний, как мы думали, разговор с Изольдой. — Он вздохнул. — Сказать, что тяжёлый — ничего не сказать. Изольда всем сердцем поддерживала большевиков и отступаться от своих убеждений не собиралась. «Будь ты проклята!» — крикнул ей отец на прощанье. Это были последние слова, которые Изольда от него услышала. Маме удалось бежать за границу. Позже я узнал, что произошло это при содействии той самой Ляли Рейснер, Изольда уговорила её помочь. Но мама прожила недолго, всего пять лет после эмиграции. Умерла, как тогда говорили, от тоски. Сейчас это состояние называют депрессией… А мы с отцом воевали под знаменами Врангеля. В ноябре двадцатого года отец погиб, обороняя Перекоп. Я тогда тяжело заболел, на фронте свирепствовал тиф. Эвакуироваться вместе с остатками армии не сумел, лежал в горячке. Чудом избежал ареста и расстрела. Раздобыл фальшивые документы, долго скитался по Крыму, затем по Малороссии. В двадцать шестом году вернулся в Петроград. Город было уже не узнать, конечно. И, разумеется, никаких надежд на то, что былое вернётся, не осталось. Но мне повезло, удалось найти работу. Тапером в синематографе. Вы знаете, что это такое?

— Предположу, что связано с музыкой?

Леопольд грустно улыбнулся.

— В то время синематограф был немым. На экране демонстрируется фильм — тогда говорили «фильма», — а тапер играет на рояле, создавая таким образом звуковое сопровождение. Я выдерживал два, а иной раз и три сеанса подряд. Наигрывал попурри из опереток и романсов. Мои консерваторские педагоги могли бы мной гордиться. — Он горько рассмеялся. — Но, разумеется, никого из них я не навещал — хотя о некоторых знал, что сумели пережить и революцию, и голод. Я жил под чужим именем. Стал Трофимом Пономаренко — мещанином, уроженцем города Житомир. Леопольд Генрихович умер. Наводить справки об Изольде я не пытался. Мне не хотелось знать, что стало с моей сестрой, не мог простить ей гибель отца и матери. Но судьба распорядилась иначе. Во время одного из сеансов я вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Встретившись с Изольдой глазами, вздрогнул. С тех пор, как мы расстались, она почти не изменилась… Для вас, наверное, будет дико это слышать, но я был готов к чему угодно, слишком много насмотрелся за годы скитаний. Вплоть до того, что меня арестуют прямо во время сеанса. Я не видел сестру больше десяти лет и понятия не имел, чего ожидать. А Изольда просто подошла ко мне, обняла и заплакала.

Леопольд раздавил окурок в стоящей на подоконнике пепельнице.

— Изольда уже была видящей?

— Да. Но мне, разумеется, об этом не сказала. Она всю жизнь пыталась меня опекать, будто малого ребенка. И морочила голову ещё долго, почти двадцать лет. Мы жили под одной крышей, но я не имел ни малейшего представления, чем в действительности занимается моя сестра. О существовании призрачного мира узнал, когда умирал в госпитале. Это было в самом конце войны, я был тяжело ранен при штурме Бреслау… Что? — Леопольд посмотрел на меня. — Удивлены тем, что противник советской власти пошёл воевать за эту власть?

— Да при чём тут власть? Вы же не за неё, а за страну воевали.

— А вы мне нравитесь, молодой человек. Интересно рассуждаете. — Леопольд поджёг ещё одну сигарету. — Я мог бы получить бронь, уехать в эвакуацию. Работал тогда в оркестре Кировского театра. Изольда умоляла меня это сделать… Но я не согласился. Не считал возможным для себя, человека с военным опытом, отсиживаться в тылу. После ранения меня привезли в госпиталь. Какими правдами и неправдами Изольда сумела туда попасть, не знаю. Когда

она приехала, я лежал в бреду. Прогнозы были крайне неутешительными, жить мне оставалось едва ли сутки. И именно тогда Изольда впервые заставила меня выпить пилюлю. Вы ведь знаете, о чём я говорю?

Глава 16

— Догадываюсь, — буркнул я.

Не догадаться о том, что без пилюль, которые показывала мне Таня, здесь не обошлось, мог только полный дебил. На свои сто двадцать лет Леопольд уж точно не выглядел.

— Ну и, стало быть, вот. — Он развёл руками. — С тех пор Изольда поддерживает моё существование в текущем виде. Разумеется, ей пришлось мне открыться. Я знаю о вашей службе многое. И знаю о том, что я — так называемая пустышка, к вознесению не способен. Именно поэтому Изольда не позволяет мне тихо и спокойно помереть от старости. Каждый раз, когда разговор заходит об этом, дело заканчивается слезами. Я — всё, что у неё есть, если умру окончательно и бесповоротно, она не сможет себе этого простить. Слишком настрадалась, когда узнала о гибели наших отца и матери.

Леопольд затянулся и выпустил дым.

— Вы — пустышка? — Я изумлённо смотрел на него. — Но почему? С такой-то биографией… Я, конечно, не то чтобы спец, но мне кажется, что пустышки не уходят добровольцами на фронт. Тем более, имея на руках бронь! Они выжидают до последнего — вдруг там как-нибудь всё само разрулится и без них обойдётся. Пустышки не любят принимать решения. Боятся рисковать. Да в принципе — не любят действовать!

— Так и я не люблю. Возможно, вопрос упирается в это. Моё любимое действие — отсутствие действия. Деятелен я становлюсь лишь для того, чтобы поскорее покончить с деятельностью и вернуться к своим любимым занятиям, праздности и созерцательности. — Леопольд снова рассмеялся. — Вот сейчас, к примеру, с ужасом думаю о том, что скоро придётся идти на службу. Я по-прежнему работаю в оркестре, семь лет назад перешёл из грибоедовского театра в филармонию. И утешаю себя лишь тем, что рано или поздно спектакль закончится, я вернусь домой, лягу на диван и снова буду делать ничего. Вот это — моё любимое занятие! Это — то, чему готов отдаваться изо дня в день, фанатично и самоотречённо. У меня случались романы, но женат не был никогда. Стоило на долю секунды представить, что рядом со мной будет постоянно находиться некто, имеющий право на то, чтобы нарушать мой покой, как меня перекашивало от ужаса.

— А как же Изольда?

— О, с Изольдой мы заключили соглашение много лет назад. Она не мешает мне проводить время так, как я привык, а я не отказываюсь ежедневно принимать пилюли, которые она приносит.

— Ежедневно? — переспросил я.

— Ну да. А что?

— Да нет. Ничего.

Ежедневно. Ну, логично — Изольда продлевает жизнь брата день за днём, поддерживает его в том состоянии, в каком увидела в госпитале. Уже восемьдесят лет, получается — если ранили Леопольда в конце войны.

А Изольда ведь — не обходчик. Пилюли ей не выдают…

— А вы никогда не спрашивали Изольду, где она берёт пилюли? — вырвалось у меня.

— Разумеется, спрашивал, — удивился Леопольд. — Она сказала, что получает их на службе, это часть её жалованья. Излишками делится со мной. А что? — Он поправил очки и посмотрел на меня. — Почему вы об этом спрашиваете?

Мне до зарезу хотелось сказать, почему. Но понимал, что если полезу сейчас в чужую семейную тайну, Изольда мне этого не простит.

— Да так. Просто уточнил. А можно, я вас сфотографирую?

Аристократически тонкие брови Леопольда поползли вверх.

— Могу узнать, для чего?

— Хочу проверить одну деталь.

— Пожалуйста.

Леопольд раздавил в пепельнице окурок, скрестил на груди руки и посмотрел на меня.

Я достал телефон, щёлкнул камерой. Жадно впился взглядом в снимок.

Не-а. Ни намёка на свет. Пустышка, как она есть. Можно сказать, эталонный экземпляр.

— Вижу, я вас разочаровал, — заметил Леопольд.

— Разочаровали. Врать не буду.

Он криво улыбнулся.

— Знали бы вы, как глубоко разочарован я сам. Но убедить Изольду в том, что пожил достаточно, и продлевать моё существование далее не имеет смысла, мне не удаётся. Быть может, удастся вам? Изольде вы нравитесь. Она с таким восторгом рассказывала о вашем появлении в отеле. А потом вдруг загрустила. В последние дни сама не своя… Что-то случилось? — Леопольд пытливо посмотрел на меня.

— Да нет, — двойственным образом ответил я. — Изольда просто чрезвычайно остро восприняла одну ерундовую ситуацию… В общем, она за меня формально типа отвечала, была наставницей. А я там чуть не погиб — исключительно по собственной инициативе. Ну, в общем, я-то уже и забыл, а она…