Черный сорокопут
Шрифт:
– Что начинать?
– Монтаж.
– В наши переговоры вкралась опечатка. Я не изъявлял согласия монтировать систему. Ни разу, ни единым словом. Иметь дело с этой чертовой штукой?! Ни за что!
Трость замерла в воздухе. Леклерк шагнул ко мне.
– Не будешь иметь дело с этой штукой!
– Голос его охрип от злости. Зачем же ты отнял у нас два часа своими мнимыми попытками разобраться в ракете?
– Понятно зачем. Чтоб выиграть время. Помнишь, что я сказал Харгривсу? Время работает на нас. Ты же ведь записывал меня на магнитофон.
Я видел: этого не избежать. Я понимал: этого не избежать. Но у меня был жар. Соответственно была
– О, черт! Отпусти!
– Голос Леклерка перешел в злобное шипение. Убери руки!
– Прекратите, босс.
– Ровное гудение этого нутряного баса нормализовало обстановку.
– Он ведь уже наполовину мертв. Хотите прикончить его? Кто же тогда запустит ракету?
На миг воцарилось молчание. Потом Леклерк заговорил нормальным голосом:
– Спасибо, Хьюэлл. Ты прав. Он меня сам спровоцировал.
– Я и сам бы с удовольствием свернул этому умнику шею, - проурчал Хьюэлл.
В друзьях они меня не числили. Это точно. Но о них я в данный момент не беспокоился. Я был логло-щен собственными проблемами. Левая рука и левая щека выясняли отношения: что болит сильнее. Конкурс завершился неожиданным миром. Две боли слились в одну всепоглощающую боль. Я косился на кнопки. Они, подобно фасолинам на раскаленной сковородке, то появлялись в поле моего зрения, то отпрыгивали прочь. Хьюэлл не преувеличивал. Я медленно и верно рассыпался на составные части. Или даже не столь уж медленно.
Я слышал голоса, но не мог определить, кому и что они говорили. Я отпрянул, бухнулся на стул, ухватившись, чтобы не упасть, за консоль.
Снова голоса. На сей раз я расслышал Леклерка. Он подошел поближе, сжимая трость до побеления суставов. Видимо, сдерживал ярость с превеликим трудом.
– Ты меня слышишь, Бентолл?
– спросил он ледяным шепотом, который понравился мне еще меньше недавней бури.
– Ты меня понимаешь?
Я смотрел на заливавшую пол кровь.
– Мне нужен доктор, - прошептал я. Мой рот одеревенел. Говорить было трудно.
– Опять открылась рана.
– Плевать мне на твои раны.
– О, добрый самаритянин!
– Ты запустишь ракету, не откладывая, прямо сейчас!
– Ах!
– сказал я, заставляя себя распрямиться. Я сощурил глаза, чтоб сфокусировать его образ. И вот он замаячил у меня перед носом как шестерка привидений на экране испорченного телевизора.
– Как ты меня заставишь? Тебе ведь придется меня принуждать. А как? Пытками? Будешь по старинке рвать ногти?
– Я почти обезумел от боли. Я сам себя не понимал.
– Вздернешь на дыбу? Отправишь на тот свет? Да я ведь этого даже не почувствую. И еще: руки у меня
– Я показал им, что мои руки и на самом деле дрожат, как лист на ветру. Каким же образом я запущу капризную...
Он ударил меня тыльной стороной ладони по губам, причем с силой.
– Заткнись!
– приказал он холодно. Флоренс Найтингейл вмиг полюбила бы его. Он знал, как обращаться с больными.
– Есть и другие способы. Помнишь, что произошло, когда тот глупый лейтенантик не ответил на мой вопрос? Помнишь?
– Да.
– Хоть и казалось, что прошел с тех пор месяц, прошло едва ли несколько часов.
– Помню. Ты прострелил матросу затылок. В следующий раз лейтенант подчинился.
– Подчинишься и ты. Приведу сюда моряка и попрошу тебя запустить ракету. Не подчинишься, я его пристрелю.
– Он прищелкнул пальцами: - Вот так.
– - Неужели пристрелишь?
Не отвечая, он кликнул одного из подчиненных. Китаец кивнул, повернулся и пошел. Он не сделал и пяти шагов, как я сказал:
– Верни его.
– Так-то лучше^ - кивнул Леклерк.
– Готов сотрудничать?
– Вели ему привести сюда всех матросов. И всех офицеров. Можешь перестрелять их всех до единого. Увидишь: мне на это плевать.
Леклерк внимательно изучал меня.
– Ты что, совсем спятил, Бентолл? У меня слова с делом Не расходятся.
– У меня тоже, - ответил я устало.
– Ты, Леклерк, забыл, кто я такой. Я контрразведчик, и принципы гуманности меня нисколько не колышут. Ты должен это знать лучше других. Вдобавок я убежден, что ты их перестреляешь в любом случае. Ну, умрут они на двадцать четыре часа раньше, чем положено по расписанию. Какая им разница... Валяй, трать боеприпасы!
Он молча разглядывал меня. А секунды шли одна за другой. Сердце мое тяжко колотилось. Ладони вспотели. Потом высохли. Он верил мне безоговорочно. Ведь его преступный мозг руководствовался в точности такой же логикой. Он негромко приказал что-то Хьюэллу. Тот ушел вместе с охранником. Потом обратился ко мне:
– У каждого имеется своя персональная ахиллесова пята. Верно, Бентолл?
– почти дружелюбно спросил он.
– Ты, сдается, любишь свою жену?
Жара в железобетонном блокгаузе была невыносимой, но я похолодел вдруг, словно очутился в холодильнике. На миг даже боль оставила меня в покое. По спине побежали мурашки. Я покрылся гусиной кожей... Во рту пересохло, а в живрте забарахталась отвратительная тошнота, вызываемая страхом. Да, я испугался. Подобного ужаса мне не приходилось испытывать никогда. Он был осязаем, этот ужас. Я ощущал его руками. Я чувствовал этот вкус во рту, самый омерзительный вкус из всего, мною изведанного. Его запах пронизывал воздух - квинтэссенция всего земного зловония. О Боже, я должен был предвидеть: такой миг наступит. Я представил себе ее лицо, искаженное болью, глаза газели, потемневшие от муки. Такой безошибочный способ! Только Бентолл мог проморгать неотвратимое!
– Треклятый дурак, - проговорил я с презрением. Пересохший рот с трудом выговаривал слова. А ведь еще надо было окрасить их должным пренебрежением. Но я справился с задачей.
– Никакая она мне не жена. Зовут ее Мэри Гопман. И познакомились мы ровно шесть дней назад.
– Не твоя жена?
– Он, кажется, ничуть не удивился.
– Значит, сообщница?
– Значит, сообщница, сознательно идущая на риск. Профессиональная разведчица с большим стажем. Не шантажируй меня ее участью. Она расхохочется тебе в лицо, когда проведает об этих тактических ухищрениях.