Честное пионерское! Часть 1
Шрифт:
У Нади с самого утра побаливало сердце (словно что-то чувствовало) — в тот день, когда я открыл глаза.
Надежда Сергеевна рассказала Каховской, как я пришёл в себя («напугал медсестру»). Как потом доктора ежедневно отчитывались ей о «положительной динамике» моего выздоровления. Будто анекдот пересказала Зоиной маме тот случай с зеркалом — когда я увидел своё отражение. Поделилась с Елизаветой Павловной своей радостью от того, что я вновь заговорил и стал на ноги. В красках расписала ей, как я вновь учился ходить («упорно и без страха, как настоящий
Я не оспорил это утверждение — молча потянулся за очередным куском торта.
Каховская сопровождала Надины откровения восторженными возгласами, оханьем и сочувственными вздохами. Слушала Иванову, едва ли не затаив дыхание. Что подстёгивало Надежду Сергеевну «петь соловьём». Зоина мама почти не перебивала Надю. Лишь изредка направляла поток Надиных воспоминаний и откровений в нужную сторону: заставляла Надежду Сергеевну вновь и вновь возвращаться к рассказам о «приступах» её сына. Надя не отмалчивалась на эту тему. Но чётко придерживалась своей версии (очень может быть, что действительно в неё верила): все мои видения — не более чем «результат кислородного голодания головного мозга».
— Миша сильно повзрослел после того случая, — сказала Надежда Сергеевна. — Стал очень самостоятельным, спокойным, рассудительным. Будто ему сейчас не десять лет, а вдвое больше. А как удивятся его учителя! Вы бы послушали, как за месяц, что провёл в больнице, он улучшил технику чтения! Я диву давалась, когда его слушала. Куда только подевалась эта его неуверенность и заикание при чтении текста!
Я опустил глаза, чтобы женщины не заметили мою растерянность. Вспоминал, когда засветил умения. Ведь был уверен, что при Наде книги вслух не читал!
— А как изменилась его речь! — докладывала о моих «проколах» Надя. — Вы бы знали, Елизавета Павловна…
— Лиза, — поправила её Каховская. — Мы же с вами договорились называть друг друга по имени: ведь не на школьном собрании находимся.
Надежда Сергеевна виновато улыбнулась.
— Вы бы знали, Лиза, — сказала она, — каких словечек Миша нахватался в больнице! Многих я раньше и не слышала. Иногда как скажет — я только глазами хлопаю: пытаюсь сообразить, о чём он говорил. Ладно бы… бранился: многие мальчишки этим балуются. Но он рассуждает, как тот доктор, что его лечил — наверняка от медиков и нахватался всех этих странных выражений.
— Зоя тоже меня удивила после месяца жизни в лагере, — поддакнула Елизавета Павловна. — И не скажу, что мне это понравилось.
Каховская не развила тему своего «удивления» — она предоставила Наде возможность «изливать душу».
— Я консультировалась на этот счёт с доктором, — сообщила Надежда Сергеевна. — Он считает, что всему виной Мишины пробелы в воспоминаниях. Говорит, что «природа не выносит пустоты». Мишин мозг спешит эту самую пустоту заполнить — чем попало. Потому и впитывает в себя информацию, как губка. Отсюда и успехи в чтении, и новые слова, и вот это его увлечение.
Спросила
— Как оно называется?
— Макраме, — сказал я.
Надя указала на разделявшую комнаты стену.
— В спальне, на столе, целая гора этих его работ скопилась. И ведь хорошо у него получается! Будто занимался этим своим макраме не один год. Я присматривалась к его поделкам — всё узелки ровненькие, аккуратные. Удивительно. Лиза, вы видели, сколько он уже всего наплёл?
Елизавета Павловна кивнула.
— Да, — сказала она. — Обратила внимание. Как раз хотела поинтересоваться, чем это ваш Миша занимался.
— Мишутка, покажи нам подвеску с геранью, — попросила Надя.
Моя рука дрогнула — цокнул чашкой по зубам.
Я сделал большой глоток чая, проглотил «птичье молоко».
— Мама…
Надежда Сергеевна нетерпеливо махнула рукой (едва не опрокинула свою чашку).
— Ладно, — сказала она. — Я сама принесу.
Резво вскочила со стула — устремилась в мою спальню.
Паркет под её ногами вновь не издал ни звука.
— Вот, смотрите, — сказала Надя.
Она вернулась с моей выставочной подвеской в руке (куда я больше недели назад поместил кашпо с цветком).
— Разве не прелесть? — спросила она. — Вы бы видели, как она блестит на солнце! И что немаловажно, не впитывает влагу! Хотя я поначалу испугалась, что испорчу её, если плесну водой мимо цветочного горшка. Миша наплёл таких уже полсотни. Хочет предложить их на продажу в нашу комиссионку — ту, что на углу улиц Мира и Труда. Он уверен, что его подвески там «оторвут с руками и ногами» — это он так выразился.
Надя усмехнулась.
— Как вы, Лиза, считаете: сколько такая прелесть стоила бы в магазине?
Елизавета Павловна взглянула на меня — я делал вид, что увлечён поеданием торта.
— Цена во многом зависит от того, как договоритесь с приёмщиком, — сообщила Каховская. — И договоритесь ли вообще. Потому что магазин может и не принять у вас товар без клейма — без бирки производителя. Больше вам скажу: комиссионные магазины в соответствии с запретом от тысяча девятьсот тридцать шестого года не должны принимать на реализацию товары кустарного производства. Потому в магазине могут и вовсе не взять на продажу Мишины подвески.
Надя резко опустила руку, едва не ударив горшком о пол.
— Но я сама видела, что в нашем магазине торговали вязаными носками, — сказала она, — и салфетками с кружевами — не фабричного производства!
Каховская улыбнулась (её глаза холодно блеснули).
— Охотно верю вам, Надя. Я знакома с кухней подобных магазинов, что называется, изнутри. Потому и сказала, что многое зависит от благосклонности конкретного приёмщика. Сейчас не тридцать шестой год. Однако прежние правила сохранились — во всяком случае, на бумаге. Проверки могут сквозь пальцы взглянуть на кустарщину на полках. А могут и придраться к этому факту. Поэтому в большинстве случаев не фабричная продукция попадает в магазины, что называется, по знакомству.