Четверо повешенных на пьяцца дель Пополо

Слишком уж далеко тащиться, черт подери! Ваш старый добрый Джо ведь не посылка, это посылке наплевать на широты и часовые пояса. Не будь Джо у вас на службе, на службе у миллионов читателей, знаете, где бы он сейчас был? Не знаете? То-то...

Начнем с того, что говорить я вам буду правду, только правду и ничего кроме правды от начала и до конца, — такова первая заповедь специального корреспондента, человека,

который мотается по свету, чтобы информировать тех, кто сидит дома, о том, что вытворяют в разных местах земного шара им подобные. Мне скажут: но это не событие, не новость, это дело совести всякого газетчика, вопрос корреспондентского ремесла! А я, дорогие мои читатели, отвечу вам на это, что вы вправе знать все, и прежде всего, кто и каким именно образом готовит бумажное варево, которое вы с такой жадностью поглощаете.

Вы говорите: событие. Я мог бы наплести вам целую историю: скажем, как после одного-единственного стакана виски уломал двух робких бандитов не угонять самолет, а вместо этого пожить в свое удовольствие в Риме. Но если уж для заполнения газетных полос надо непременно врать (все специальные корреспонденты врут), я предпочитаю загнуть что-нибудь позабористее.

Разумеется, не мне, писателю, специализирующемуся на сочинении романов, учить вас, что такое современная журналистика, объяснять, у кого есть настоящая мужская хватка и у кого ее нет. (Нечего хихикать, дорогая читательница, нам с тобой доподлинно известно: чтение, особенно чтение газеты, — занятие сугубо индивидуальное и потому бесстыдное, воспламеняющее воображение и кое-что еще.)

Положим, что это так. Но не кажется ли вам традиционный спор между журналистами, сообщающими голые факты, и журналистами, эти факты истолковывающими, догматичным и детски-наивным? Поверьте мне, подлинная журналистика — это прежде всего приключение; даже самая банальная информация по разделу хроники текущих событий есть приключение, в которое непременно должен быть втянут и тот, кто его описывает, и тот, кто читает.

Речь идет скорее о границах правды... Погодите, дайте мне договорить. Неужели вы могли подумать, что старик Джо за ограничение истины?! Ни в коем случае. Но важно решить, сообщать или не сообщать больному, насколько серьезна его болезнь. А в том, что вы больны, дурачки вы мои миленькие, нет сомнения. Тяжелым недугом подточена вся система ценностей, которыми вы оперируете; стало быть, вам надо точно знать, как и почему наступит конец. Но мы еще об этом с вами поговорим, а пока расскажу, что со мной стряслось вчера.

Основной философский закон, управляющий человеческим общежитием, таков: когда тот, кто тобой командует, то есть твой начальник, отдает тебе приказ, это равносильно удару в лоб, которого тебе не избежать; самое большее, на что ты можешь рассчитывать, — если, конечно, крепко держишься на ногах, — это принять удар и постараться устоять. Так вот, мой начальник — литературный агент — вчера мне заявляет, что Гэллап моего успеха как прозаика, народника и моралиста угрожающе падает, что дерьмо, которое я сочиняю (надеюсь, вы понимаете, что с его стороны это просто дружеская «facon de parler [1] », плавает на поверхности целого озера глупости, — короче говоря, что мои романы для нынешних читателей — не знаю, какого рожна им еще надо! — слишком легковесны.

Тем не менее, как ни верти, а старик Джо пишет хорошо, вы сами можете это засвидетельствовать, даже наша вшивая критика на сей счет единодушна. Но,

видимо, этого уже мало. Невольно вспоминаются писательницы, которые, идя навстречу возросшим требованиям читателей, вкладывают в каждый экземпляр своей книги взращенный на собственном теле, нотариально заверенный волосок.

По словам моего литературного агента, мне позарез нужна сенсация; только с помощью какой-нибудь сенсационной шумихи я могу опять всплыть на поверхность, иметь успех, снова войти в оборот.

Начал он издалека — с рассуждения о том, не слишком ли я разленился; выпивка и кресло — очень уж ограничен этот мирок, писательское вдохновение рискует в нем зачахнуть. Я говорю: давай, давай, не бойся, бей прямо в подбородок! Джо считает, что критика сверху действует оздоровляюще; схлопотать по зубам — испытание для протеза, но в то же время проясняет мысли и даже способствует появлению новых... Давай выкладывай, дружище, все начистоту!

И тогда он сказал, что решил запродать меня одному газетному тресту в качестве корреспондента. Имя у меня есть, оно будет работать, а сама операция поможет стряхнуть пыль с моих книг, залежавшихся на издательских складах.

Я — на дыбы: как так, я же всю жизнь гнушался журналистики, а если и писал для газет эссе или очерки о проблемах морали и нравственности, то помещали их всегда особняком, строго отделяя от обычной газетной белиберды, пошлятины и тривиальной статистики — того, что именуется информацией. Моя проза неизмеримо выше всего этого. Максимум, на что я могу согласиться, это продать газетам серию фотографий, где я снят в разных позах голый. Или же... Но тут я заткнулся, потому что мой литературный агент, оказывается, уже подписал за меня контракт: чек у него в кармане. Можете себе представить, друзья читатели, мое состояние.

Первое, что мне пришло в голову, это что я могу настрочить несколько корреспонденций о ловле семги: насчет охоты и рыбной ловли мне пальца в рот не клади. Но, по-видимому, настоящий спецкор лишь тот, кто пишет о войнах, партизанском движении и революциях. Плохо, что я, так же как и вы, всю жизнь считал политику грязным делом, плевал на нее с высокого дерева; для меня хуже нет копаться в этой помойке.

— А ты пиши правду, Джо, — сказал мне в аэропорту мой агент, — пиши подлую правду, и дело с концом!

Старуха Мэри остановила свой выбор на Италии. Откровенно говоря, выбор был богатый: войн, партизанских движений, революций, восстаний на карте мира хоть отбавляй. Италию Мэри выбрала потому, что там, кажется, заварилась какая-то каша; к тому же девчонка давно мечтает побывать в стране «третьего мира». (Боюсь, не думает ли она, что Италия расположена где-нибудь в Латинской Америке или на Ближнем Востоке, а не в дряхлой, загаженной Европе.)

Что касается меня, то в Италии я, можно сказать, как дома. Помню, однажды за полночь, в Барселоне, мы с одной блондинкой... Нет, лучше я вам расскажу насчет барселонской блондинки в другой раз, когда не о чем будет писать. Жаль, что эта история не имеет отношения к делу.

Покуда я сижу и читаю все, что положено знать об Италии, — самая длинная река, самая высокая гора и тому подобное, — я пытаюсь сам себе ответить на вопрос, что же все-таки значит писать правду; задача эта не из простых, и я хотел бы на минутку задержать на ней ваше любезное внимание. Учтите, что Джо, как вы уже знаете, — писатель-прозаик, привыкший говорить почти исключительно о себе, придавать должное значение тому, как он пьет, ест, дерется, совокупляется.

Вот вам пример... Мэри спит, я же в самолете спать не могу — встаю, чтобы размяться, походить, благо самолет почти пустой, а немногочисленные пассажиры впали в своего рода зимнюю спячку — все, кроме меня и, как я вскоре обнаружил, одной альбиноски.