Чезар
Шрифт:
Поток машин наводнял улицу Воровского с запада, со стороны трассы М-5: люди возвращались в город с озёр, из дачных посёлков и заповедников. Из окон автомобилей торчали локти, пятки, оранжевые надувные круги. Пролетела осевшая «Лада», высвечивая фиолетовый круг асфальта и грохоча басами.
Красный родстер Mazda, который я подарил Ире, стоял на парковке у магазина «Диета». Значит, Ира приехала на своей машине и на ней же укатила: на старом Suzuki, который я терпеть не мог. В её манере держаться старых вещей изначально было что-то раскольническое.
Что ты чувствуешь, Шелехов? Ничего. Разве это нормально? Разве Ира была неподходящей
Балкон выходил на двор городской больницы, за которым тянулись серые шапки примитивных кирпичных домов. У Челябинска нет лица: линия его горизонта похожа на склад холодильников и стиральных машин. С одной стороны виден шпиль университета, с другой – промзона, трубы которой напоминают дрожащий мираж.
Мы травим город, город травит нас. В этом и заключается наш обмен веществ. Мы квиты. Мы часто рассуждаем, каким был бы Челябинск, если бы не катастрофа 1992 года? Если бы под завесой радиоактивной дымки не возникла эта новая-старая Россия, диковатая, феодальная, где новая берг-коллегия имени Рыкованова и Пикулева имеет больше власти, чем сама власть. Но ведь история не имеет сослагательного наклонения.
Внизу горланила пьяная компания. На тканой крыше «Мазды» виднелся след птичьей бомбардировки, размашистый, как клякса. Я отпрянул от края балкона и отряхнул локти от чёрной пудры – одного из продуктов «чезаровской» деятельности.
Заводоуправление ЧМК располагалось наискосок от главной проходной, на которую выходили окна рыковановского кабинета на четвёртом этаже.
По утрам он любил курить и наблюдать за текучкой рабочих. Он прислонялся к подоконнику и вспоминал, вероятно, как почти сорок лет назад впервые вошёл на завод через эту проходную. Тогда он был худым двадцатилетним дембелем с временным пропуском в кармане и амбициями стать начальником цеха, получая свои двести рублей. Но начальником цеха Рыкованов не станет и следующие 12 лет проработает крановщиком (сам Рыкованов обычно поправлял – машинистом крана). Его главным карьерным достижением тех лет будет несложная схема, с помощью которой в конце 80-х он с подельниками будет вывозить с комбината черновой лом, чтобы ввезти его через другую проходную и получить свои 200 рублей: но не за месяц, а за каждую ходку. В 92-ом году, после катастрофы на АЭС, Рыкованов угодит в один из первых рабочих отрядов ликвидаторов (РОЛ), вскоре возглавит его, а месяцы спустя станет начальником всех РОЛов. А затем подчинит себе стремительно угасающий комбинат, перескочив с нижней точки командной цепи на самый её верх.
Когда я вошёл, он сидел на подоконнике и вполоборота смотрел на проходную.
– Скучаете по тем временам? – спросил я, кивая на усталые спины внизу.
Он дёрнул плечами и скривился:
– Не… Плебейская работа. Сучья. Всему своё время.
Теперь он был большим, грузным и поражал размерами угловатой лысой головы, словно за последние тридцать лет его живот и череп раздувались
– Садись, – велел он, кивая на стул возле длинного стола. – Спал?
Я кивнул.
– А я плохо… – он провёл рукой по влажному от пота черепу. – Укачивать в машине стало.
За последние двое суток он видел заполярный Харп, Лабытнанги, Салехард, летел на Ан-2, плыл паромом, трясся в вахтовке. Более 1000 км он преодолел на своём внедорожнике, чтобы утром быть здесь.
Его кабинет в заводоуправлении мало изменился с тех пор, когда Рыкованов вошёл сюда впервые: это было обычное административное помещение, где могла располагаться бухгалтерия или ОТК. Крашеные стены, несколько шкафов и огромная карта на стене с булавками наших предприятий: разноцветный салют, летящий от Челябинска к периферии.
Из общей унылости выбивался только шикарный лакированный стол из древесного массива – подарок брата на юбилей. Пикулев надеялся, что стол притянет к себе все остальные атрибуты директорской жизни, дорогие авторучки, большие кожаные кресла и паркетный пол. Но Рыкованов не изменился. Он выводил свою неровную подпись первой попавшейся авторучкой и стряхивал пепел сигарет в поршень тепловозного двигателя со спиленной юбкой.
У Пикулева и Рыкованова были разные отцы. Пикулев был на восемь лет моложе, ниже ростом и как будто мягче по характеру, хотя это впечатление было обманчивым. Он носил дорогие костюмы и выглядел аккуратно, «как только из шкатулки», шутил про него Рыкованов. Я представлял себе сигарную коробку, в которой лежат такие Пикулевы с ровными причёсками и ждут своего часа.
Рыкованов смотрел на мир раскосым взором, в котором чувствовалась угроза: медведя нельзя было приручить. Он мог казаться спокойным, но через секунду взорваться и дать хорошего тумака начальнику цеха, если тот продолжал спорить или говорил что-то оскорбительное. Он не терпел, когда плохо отзываются от зоне: для Рыкованова территория на северо-востоке от АЭС была его альма-матер, давшей путёвку в жизнь. Называть её грязным местом мог только он сам и несколько оставшихся в живых участников РОЛов.
Пикулев на этом фоне казался интеллигентным и тихим и говорил вкрадчивым голосом, хотя мог завестись, становясь крикливым. Он наблюдал происходящее через тонкие оправы позолоченных очков, держался подальше от грязи и любые задачи предпочитал делегировать другим. Он управлял растущей империей через экран монитора, полагался на цифры и выстраивал вокруг себя административные редуты. Во многом поэтому я чаще общался с Рыковановым, хотя он постепенно отходил от дел, и названия его должностей становились всё менее определёнными.
Когда я пришёл в «Чезар» в 2003 году, полный сил Рыкованов был локомотивом их семейного бизнеса, а его щуплый брат воспринимался, скорее, предметом канцелярской необходимости. Сначала он отвечал за бухгалтерию, позже перешёл в ранг главного экономиста. Вскоре Пикулеву доверили возглавить совет директоров растущего холдинга, и он оказался хорошим переговорщиком, если речь шла про власти любого уровня: от городских до федеральных. Но Пикулев терялся перед начальниками цехов и простыми рабочими, и первое время заслон в виде старшего брата был ему необходим.