Чистовик
Шрифт:
– Да, – ответил я. – Но они от этого быстро становились мертвыми.
Мне приготовили не только комнату. Медлительный немолодой мужчина, явно один из старших слуг в доме, провел меня на второй этаж, в комнату для гостей, как-то очень внимательно оглядел, удовлетворенно кивнул и удалился. Я же, воспользовавшись тем, что к гостевой комнате примыкала ванная, с удовольствием вымылся – первый раз после Тверди. Здесь не было электрического освещения, только свечи, но была горячая вода и довольно привычный душ над огромной мраморной ванной,
Видимо, она была из гардероба Дитриша, но мы и впрямь оказались достаточно близки по фигуре.
Вкусы Дитриша мне тоже оказались близки. Джинсы, или что-то столь к ним близкое, что не имело смысла искать другое слово – и цвет темно-синий, и материя плотная, и проклепано на уголках карманов. Рубашка – просто клетчатая красно-синяя рубашка, и застегивающаяся нормально, а не в их странной манере «на плече». Ботинки – не новые, но явно очень удобные для ходьбы по горам. Все было чистое, а белье и носки, похоже, новыми.
Я задумался. Одежда скорее для похода в горы, чем для мирного ужина.
Впрочем, Дитриш сразу все пояснил, когда слуга проводил меня в обеденный зал.
– Я специально попросил дать тебе такую одежду. Чтобы если бы тебе пришлось… быстро покинуть дом, ты чувствовал себя комфортно. И ботинки поэтому разношенные.
– Ты предусмотрительный, – сказал я.
– Я очень предусмотрительный, – ответил Дитриш с грустью. – Иногда чрезмерно. Но это лучше, чем попадать впросак.
Стол был накрыт, но к моему глубокому облегчению нам никто не прислуживал. Дитриш явно подумал и о том, чтобы нам не мешали разговаривать.
– Мне бы хотелось тебя о многом расспросить, – смущенно сказал он сразу. – Но ты голоден. Ешь, а я пока расскажу тебе то, что знаю сам.
Я ел. С огромным удовольствием. Вначале была утка в соусе из апельсинов. Что-то китайское, хоть и претерпевшее в этом мире изменения. Потом густой суп из мидий, рыбы и то ли осьминогов, то ли каракатиц, измельченных так основательно, что и не разберешь. Я уже смирился, что здесь, как в Аркане, второе едят первым. Видимо, и на Аркан эту манеру занесли отсюда? Может, и впрямь это не совсем уж будущее моего мира?
Хотя, конечно, делать такие умозаключения на основе обеденных церемоний – дело гиблое.
Дитриш тем временем рассказывал – обстоятельно и подробно. Начиная с самого детства – как он видел башню, но ему никто не верил, кроме отца. А отец велел молчать. И объяснил, что тех, кто видит башню, могут забрать с собой Люди-над-людьми. Дитриш так и не узнал, есть ли под этими словами какое-то основание. Он даже не знал, видит ли башню его отец, мать и сестра точно не видели. Но он был послушный мальчик и стал молчать на эту тему. Иногда, конечно, прорывалось, но не часто…
Он рассказал про их семью, про весь род Дитришей, уходящий корнями куда-то в тьму веков, во времена до неведомой катастрофы, изменившей мир. У меня создалось впечатление, что это была действительно хорошая семья,
Все, что мог, Дитриш поведал и о Людях-над-людьми. Они появлялись в городе чаще всего во время весенних ярмарок и гуляний. Скупали привезенные с материка артефакты. Даже отчасти веселились вместе со всеми, солдаты, к примеру, непременно захаживали к местным девицам легкого поведения. Из его слов было ясно, что завести ребенка от такого визитера считалось большой удачей, и, как правило, проститутка после этого могла найти себе удачную партию и выйти замуж – если желала, конечно. Впрочем, Люди-над-людьми своими отпрысками никак не интересовались, да и те росли самыми обычными, разве что считались удачной партией. Я подумал, что таким вот веселым и неофициальным образом функционалы разнообразили генофонд маленького человечества.
– А они всегда появлялись с солдатами? – спросил я.
– Да. Солдаты помалкивают большей частью. Они наши языки толком не знают. Вот те, кто без оружия, они говорят свободно. Как ты.
– Солдаты, наверное, не функционалы, – сказал я. – Обычные люди из другого мира, с Аркана… И они всегда уходили?
– Ходят истории, что когда-то солдаты влюблялись в наших девушек и оставались навсегда. Но ты же знаешь женщин, могли и выдумать для романтики. Дело старое…
– И конфликтов никаких не было никогда?
– Нет. Все очень вежливые. Конечно, иногда торговали втихаря… – Дитриш сделал паузу. – У меня отец незадолго до смерти очень хорошо с одним сошелся. У отца была жемчужина. Совершенно немыслимая, вот такая! – Дитриш изобразил руками что-то вроде маленького яблока. – Абсолютно белая, молочная. Совершенно ровный шар. Я даже думать боюсь, за сколько отец ее купил… И он поменялся с одним солдатом…
– Показывай, – не выдержал я. – Кажется, я уже понял, к чему ты!
Дитриш улыбнулся и отошел от обеденного стола. В дальнем углу зала на курительном столике лежало что-то завернутое в плотную красную ткань. Дитриш развернул предмет и торжественно показал мне:
– Вот. Оружие Людей-над-людьми.
– Да… жадность солдата обуяла… – признал я, хоть и был слегка разочарован. В руках у Дитриша был автомат – точно такой же, как утопленный мной в море.
– Только патронов нет, – с сожалением добавил Дитриш. – Видишь, в это отверстие вставляется специальный контейнер, в нем хранятся патроны. Отец пытался сделать замену, но так и не сумел.
– Магазин есть у меня в сумке, – сказал я. – Но там всего четырнадцать патронов. Лучше, чем ничего, конечно…
– Держи. – Дитриш протянул мне оружие. – Тогда он твой.
– Жемчужина, – сказал я. – Немыслимой красоты и цены. А?
– Вот жемчужину я бы пожадничал отдать, – признался Дитриш. – А оружие… я не умею из него стрелять. У меня нет от него важной части и патронов. И вообще тебе оно нужнее.
– Спасибо, – сказал я. – А я свой автомат утопил. В море. Когда спускался со скалы по веревке. У меня была очень прочная, но тонкая веревка. Как нитка на вид. Я ее обмотал вокруг автомата…