Чтоб услыхал хоть один человек
Шрифт:
5 января 1917 года, Табата
Суга Тадао-сама!
Благодарю за письмо. Ты напрасно считаешь, что я забыл о наших встречах в Камакуре. Просто ко мне всё время кто-то приходит, и я безумно занят. У меня нет даже времени спокойно написать письмо. Но вот пишу. Это первое моё письмо, напоминающее таковое. В начале месяца написал для «Осака майнити симбун» довольно необычную новеллу. О других – в «Бунсё сэкай» и «Синтё» – ты, видимо, знаешь. Но все эти три новеллы мне не особенно по душе, и я полон пессимизма. Хотя я и говорю о пессимизме, эта проблема связана только со мной, я совсем не считаю, что мои новеллы хуже, чем у других. Поэтому, если их будет кто-то ругать, я разозлюсь. (…)
Акутагава
18 января 1917 года, Камакура
Мацуока Юдзуру-сама!
Прочёл новогодние номера самых разных журналов. Хочу написать о своих впечатлениях, чтобы удовлетворить потребность поболтать. Опубликованный в «Тайё» рассказ Хакутё «Иссохшая душа» довольно хорош. Но не более того, хотя и написан аккуратно. Побольше бы умения, на таком материале можно было бы создать поистине трагедийную вещь. Будет случай, прочти. Потом я прочёл «Солнце сияет», и мне стало грустно. Слишком уж много в нем недостатков. Прежде всего удивительно не хватает силы, хотя описывается событие, которое должно предстать перед читателем как нечто огромное. Стиль ужасный. Но всё же я думаю: не лучше ли он «Бедных людей»? Обе вещи Танидзаки никуда не годятся. Так называемая поэтическая лексика в Японии служит тому, чтобы скрыть пустоту. Всё это слишком театрально и неестественно красиво. (…) Таяме не удалось ничего. Разговор монаха с гейшей в рассказе, опубликованном в «Тюокороне», слишком уж вульгарен. Провозгласить натурализм и не уметь написать произведений, основываясь на этом методе, всё равно что лысому рекламировать средство для роста волос. Плоха и «Утерянная рукопись» Сатоми. Написана наспех. (…)
Прочитанное произвело на меня самое безрадостное впечатление. Такое убожество. (Лишь в этом пункте я согласен с Накамурой Когэцу-куном.) С огромным интересом прочёл о том, как Гюго писал «Собор Парижской Богоматери». В декабрьские морозные дни он, распахнув окно, писал, забыв о холоде и вообще обо всем на свете. И меньше чем за год написал эту невероятную вещь – приходится только поражаться этому. В мемуарах одного француза сказано, что однажды Гюго накупил огромное количество бумаги и чернил и подумал: «Зачем мне столько?» И вдруг на следующий день Гюго засел за «Собор Парижской Богоматери». Такого не бывает сейчас ни с одним писателем. Видимо, то же случилось с сэнсэем, когда он начал писать свой роман.
Я всё время читаю, как делал это и в годы учёбы в колледже. Иначе не могу. Почему? Сам не понимаю. Сейчас читаю «Разбойников» Шиллера. До этого прочёл чудесные сказки Гофмана, и мне захотелось написать какой-нибудь страшный рассказ о привидениях, но отложил свою затею. Впервые прочёл Гауфа. Выдающиеся мастера непринуждённо и свободно идут к намеченной цели – за ними не угонишься. Да и не столь выдающиеся тоже. (…)
Рю
212
Нацумэ Кёко (1877–1963) – жена Нацумэ Сосэки.
8 февраля 1917 года, Камакура
Нацумэ Кёко-сама!
Пишу Вам потому, что мне очень стыдно – Кумэ и Мацуока навестили Вас, а я, бессовестный, не поехал и остался в Кумамото.
Большое спасибо за «Мрак» [213] и фотографию, которые Вы передали для меня. На днях они вернулись в Токио. Мне нужно успеть к сроку, а то рукопись не примут, потому-то я и не смог поехать вместе с ними. Я и сейчас ещё работаю не покладая рук. Часто вспоминаю сэнсэя.
213
«Мрак» —
Мои новеллы, которые раньше все без устали ругали, только сэнсэй хвалил. После этого, кто бы их ни ругал, я всегда оставался спокоен. Достаточно того, что их хвалит сэнсэй, успокаивал я себя. Теперь, всякий раз садясь за работу над очередной новеллой, я сразу же вспоминаю об этом. В Камакуре убийственная скука. В школе тоже ничего интересного. Бывает, я ошибаюсь и учащиеся подкалывают меня. Все они отчаянные ребята и убеждены, что, какой бы безнравственный поступок ни совершить, он всё равно обернётся добром. (Возможно, такое убеждение, исходя из определённых обстоятельств, является общепринятым среди военных.) Потому-то они и подкалывают меня, подлавливая на ошибке, сбивая с меня спесь. В этом году наша встреча выпадает на пятницу, и мне, видимо, приехать не удастся. В субботу у меня занятия с самого утра.
Вы уже прочли «Брата нужного человека» Мацуоки? Если будет время, прочтите обязательно. Прекрасное произведение. Прочтите и «Наказание железными палками» Кумэ, хотя бы в память о его беспутном поведении.
Только поел. Наелся так, что даже живот болит. Написал это и тут же вспомнил, как Вы нас всегда кормите, прямо на убой.
Акутагава Рюноскэ
9 февраля 1917 года, Камакура
Как поживаешь? Я по-прежнему буквально разрываюсь между основной своей работой и побочной. У Масако-сан тоже всё без перемен. К Новому году собирался послать в Усигомэ поздравительную открытку, но, не зная адреса, не смог этого сделать.
Недавно захотелось написать большую вещь, но всё никак не соберусь. Иногда беседую с Сугай-саном о каллиграфии. Подружился с его детьми. Они – может быть, оттого, что нет матери, – очень ласковые, приветливые. Хорошо в Камакуре. Я даже подумываю, не поселиться ли тут навсегда. Здешние храмы – олицетворение безмятежности и покоя. Одинокие сливы, бамбуковые рощи, голубые водопады, песчаные отмели, поросшие мхом камни, уединённые, молчаливые храмы, буддийские пагоды – все эти атрибуты китайской поэзии в изобилии представлены в Камакуре.
Недавно, увидев у Хары несколько картин, проникся огромным уважением к японцам. В давние времена среди них было множество выдающихся личностей. Особенно выдающимися были художники эпохи Тэмпо [214] . По сравнению с ними великий Сэссю щенок. Рядом с древней живописью не смотрелись даже Гахо и Кандзан. (…)
Рю
29 марта 1917 года, Табата
214
Эпоха Тэмпо — 729–749 гг.
Мацуока-кун!
Сегодня увидел твоё письмо, которое мне переслали из Камакуры. Прочёл его, лёжа в постели и глотая кислую слюну. Чувствую себя ещё не совсем здоровым. Хочется навсегда распрощаться со школой. Писать тоже не хочется. Но жить в безделье, мне кажется, тоже было бы грустно. С другой стороны, может быть, в этом и есть моё назначение. «Разбойники» ужасны. Дешёвка, рассчитанная на самый неприхотливый вкус. Там есть, например, такое место: я, автор, заставляю женщину на последнем месяце беременности выпить какое-то зелье, чтобы вызвать выкидыш. Человеку свойственна глупость. Есть там и другие бессмысленные выдумки. Характеры лишены чётких очертаний. Когда у меня был жар, доски на потолке казались мраморными, а теперь снова стали деревянными. Примерно так же воспринимались мной «Разбойники» до того и после того, как я их написал. Это худшее из всего написанного мной. В общем, я не тот человек, который способен создать нечто путное.