Чужаки
Шрифт:
— Знаешь, Данила Иванович, чего я сейчас больше всего хочу?
— Знаю, — прислушиваясь к звукам удаляющегося боя, сказал Маркин, — хочешь, чтобы наступление шло точно по нашему плану. Все военные на один манер, эгоисты, каждый хочет, чтобы было так, как он задумал.
— А может быть, еще… — едва слышно сказал Калашников.
Маркин повернулся в седле и на рассветном фоне зари увидел черное, осунувшееся лицо Калашникова.
— А еще, Василий Дмитриевич, еще ты хочешь спать, устал ты страшно.
— А ты? — спросил Калашников.
— И я тоже, — сознался Маркин. — Последние дни
— «Немного», а посмотреть на него, так в чем душа держится. Высох, горбиться начал. А ведь ему еще и пятидесяти нет.
Командарм повернулся к вдруг замолчавшему Маркину, увидев, что тот спит, склонив голову на плечо, остановил лошадей, привязал их к первому попавшемуся дереву и, отойдя в сторону, лег вниз лицом на подсохший бугорок. Через какую-то минуту он так же, как и Маркин, забылся коротким, но глубоким сном.
Спали они недолго, но и этого было достаточно, чтобы почувствовать себя отдохнувшими.
Судя по первым сведениям, поступившим на командный пункт к приезду Маркина и Калашникова, наступление везде развивалось успешно. Прорвав оборонительные линии белогвардейцев, части советских войск, преодолевая сопротивление противника, устремились к Бугуруслану, заходя во фланг и тыл западной армии генерала Ханжина.
Вскоре появились пленные колчаковцы. На допросах они охотно рассказывали, что большинство белогвардейских солдат не хочет больше воевать.
— Мобилизованные мы, — считая, что этим они сразу могут ответить на все, что у них могут спросить, говорили солдаты. — Чего с нас спрашивать, если насильно гонят… — И тут же добавляли: — На черта нам этот Колчак, если он все на старое гнет. Всех захребетников около себя собрал, думает, мы дураки…
Слушая разговор солдат, Маркин мотал головой, смеялся.
— Вот бы адмирала сюда, верховного правителя. Пусть бы послушал, что солдаты о нем говорят. Небось понял бы, как глупо поторопился назначить себя вождем России.
Думал, стоит ему собрать около себя врагов Советской власти, объявить это сборище спасителями — и люди забудут, что было вчера. Снова захотят надеть на себя ярмо да еще пойдут умирать за тех, кто это ярмо на них надевает. Да народ-то совсем иначе думает, и верховному, как видно, скоро придется Лазаря петь. — Маркин развел руками, потом добавил: — А, говорят, лучшим адмиралом русского флота считался. У иностранцев был на хорошем счету. Вот они-то и толкают его на эту авантюру. Хотят при его помощи снова толкнуть нас в ту же пропасть, из которой мы вылезли, обливаясь потом и кровью. Да нет, не выйдет.
— У чужаков, наверное, прямую военную помощь клянчить будет, на колени встанет. Не бросят же они своего выкормыша на произвол, — вставил Калашников.
— Возможно
Глава тридцать девятая
Принимая командование дивизией, Алексей понимал, какая огромная трудность и ответственность ложилась на его плечи.
Через несколько дней дивизия должна одной из первых начать наступление на врага, мечтающего о Москве; ринуться на противника, который за последние несколько недель добился большого успеха и теперь серьезно подсчитывал, сколько ему еще потребуется времени для окончательного разгрома красных армий Восточного фронта. Некоторые пленные офицеры из корпуса генерала Сукина прямо говорили, что эти сроки в штабе западной армии определяются в один, самое большое два месяца. Они, не таясь, добавляли, что белогвардейцы вооружены новейшим оружием, доставленным из Англии, Америки и Франции, и что солдаты отлично обуты, одеты и хорошо питаются, что армия имеет двойной, а в некоторых частях тройной состав офицеров, в большинстве бывших фронтовиков.
Рассчитывать на легкую победу или случайную удачу над таким противником было нельзя.
Не зная сна и отдыха, Алексей метался по полкам и подразделениям. Инструктировал, проводил беседы, партийные собрания, митинги. Работая в штабе, тщательно изучал и энергично критиковал подготовленные там планы., По несколько раз сравнивал разведывательные данные, следил за продвижением боеприпасов и продовольствия. Своим примером и настойчивостью он заражал подчиненных, видевших в нем настоящего боевого командира.
В очередную поездку в один из полков он взял с собой Редькина, только что возвратившегося с краткосрочных курсов краскомов. При первом же разговоре с другом Алексей заметил происшедшую в нем перемену. Михаил стал сдержаннее в разговорах, хотя и не отрешился еще полностью от применения замысловатых слов. Он научился не только говорить, но и вдумчиво слушать других.
…Командир полка встретил Алексея снисходительной улыбкой человека, которому давно надоели частые визиты начальства.
После полагающегося в таком случае рапорта о том, что «в полку все хорошо и никаких особых происшествий не произошло», он спросил, когда и где комдив предполагает проводить собрание или митинг.
Вместо ответа Алексей спросил, почему по улицам ходят не по форме одетые красноармейцы и как комполка думает перевозить стоящие за селом орудия на истощенных до крайности лошадях.
Прищурив красивые карие глаза, комполка скривил тонкие губы, привычным движением руки подкрутил мягкие усики и, изящно вытянувшись, ответил:
— Фураж артиллерийским лошадям, товарищ комдив, когда он есть, отпускается по установленной норме, что касается красноармейцев, то я не раз указывал им на недопустимость появления на улице не по форме одетых. Но, к сожалению, я не в силах сделать того, чего нельзя сделать.