Чужая
Шрифт:
— А почему голая? — недоуменно спросила я, разглядывая большие кровоподтеки на ребрах и руках женщины.
— Так пришла вся в грязи. Я вещи с нее сняла, а она одеваться не желает.
— Что значит «не желает»? — возмутилась я. — А ну, тащи какую-нибудь одежку!
Нинка нехотя встала, и принесла какой-то затасканный байковый халат. Я натянула его на тело ее мамаши, причем последняя не выказала при этом ни тени недовольства. Только все время улыбалась счастливой улыбкой олигофрена.
Пока я смывала кровь с лица Веры Семеновны,
Вера Семеновна приехала навестить дочь неделю назад. Ходила гулять с Ксюшкой, занималась хозяйством, пока Нинка горбатилась на работе.
— У нас в конторе завал, — объясняла Нина. — Так что было очень кстати, что мама приехала. Я с утра до ночи бумажки по городу развожу. И все это за копейки. Ты не представляешь, как у меня болят ноги. Сапоги развалились, а денег на новые нет. И у Ксюхи зимних ботинок нет. И…
— Так что же случилось? — прервала я ее вечные жалобы.
За четыре месяца нашего знакомства песню про отсутствие осенних, зимних, летних ботинок я уже знала наизусть. После перечисления всех недостающий вещей в доме всегда следовала фраза: «Девочки, не дадите в долг сто рублей до зарплаты?». Поначалу мы, конечно, тут же раскрывали кошельки и протягивали ассигнации несчастной. Но через пару месяцев кредит закрыли, ограничившись только покупкой кофе в «Макдональдсе». Деньги-то мы давали, а вот осенние сапоги у Ксюшки так и не появились.
Нинка, поняв мой маневр, скривилась, но продолжала:
— А сегодня она встретила случайно своих старых знакомых. Позвонила, сказала, что посидит с подругами в кафе. А час назад завалилась вот в таком виде! Она пьет редко, да и совсем не умеет! Бокал вина примет и с копыт.
«А это уже бессовестные враки, милая! — подумала я. — Хоть мне-то песни не пой! Матушка твоя пьет горькую минимум лет пять!» Но промолчала. Не хочешь признаваться, не надо. Я ее понимала — гордиться такой мамашей нечего. Странно еще, почему Нинка мне позвонила. Чаще дети таких горе-родителей стесняются водить в дом друзей. Но причину я узнала ровно через минуту.
— И самое ужасное, кроме того, что ее избили, у мамы еще деньги своровали. Пять тысяч, представляешь! Что делать, ума не приложу!
— Откуда же у нее такие деньги? — не поддаваясь на провокацию, спросила я. Надо отметить, что во время разговора Вера Семеновна молчала. Сидела, как древний сфинкс, не шелохнувшись, даже когда я делала ей больно.
— Так она из Воркуты привезла, — тут же отреагировала Нина. — Хотела нам с дочкой диван новый купить. Нам же даже спать не на чем! Чем мне Ксюху завтра кормить! И за музыкалку платить за месяц надо! А у меня в кошельке только десять рублей.
И пошло-поехало! Я стоически ждала, пока Нинка вдоволь нажалуется на свою судьбу и на отсутствие элементарных вещей, так необходимых молодой женщине. Создавалось
Я закрепила на щеке Веры Семеновны последний пластырь, а Нинка все жалилась. Про то, что произошло с матерью сегодня вечером, она уже забыла. Я еще раз попыталась узнать подробности, дабы выяснить состояние здоровья женщины. Нинка нехотя сказала, что злодеи, по рассказам матери, напали на нее в пяти метрах от подъезда, отобрали деньги и били ее ногами.
— Очки раздавили, челюсть зубная вылетела, а ведь только в прошлом году я шесть тысяч заплатила, чтобы зубы ей сделать. Ксюху ради этого в санаторий не отправила. А девочке надо хорошо питаться, отдыхать…
На последнем витке ее нытья Вера Семеновна вдруг стерла с лица идиотское выражение, вполне трезво на меня посмотрела и четко сказала:
— Не верь ей, девочка. Она все врет.
Я заглянула в ее бесцветные глаза и поверила. Как-то сразу и безоговорочно. Нинка тут же отчего-то испугалась и громко сказала:
— Что вру? Что ты потеряла деньги или что мне Ксюху кормить нечем?
— Все врешь, — настаивала мать.
Они стала ожесточенно ругаться. Вернее, на голову несчастной Веры Семеновны полились страшные оскорбления из уст дочери, но мать вновь нацепила спасительную улыбку идиота и только качала головой.
В следующее мгновение я сделала то, чему впоследствии не могла найти объяснения. Я встала, сделала пару шагов, благо кухня в этой большой квартире почему-то была маленькая, и резко рванула на себя дверцу холодильника. На полках теснились баночки йогурта, батон сырокопченой колбасы, вскрытая упаковка малосольной семги. На керамическом блюде небрежно лежала нарезка копченого мяса, а между гроздьями винограда и персиками (зимой!) скромно выглядывали два пластиковых судочка с черной и красной икрой.
Этот маневр я проделала столь молниеносно, что хмельная Нинка даже не успела понять, куда я рванула. Но увидав открытую дверцу холодильника, сразу сказала:
— Это все не мое! Я комнату сдаю одной девочке. Вот она это и ест. Да ты посмотри! Вон в прихожей сапоги стоят за двести долларов, да шуба висит каракулевая. Разве стала бы я ходить, как оборванка, если бы у меня такие шмотки были!
Я медленно закрыла холодильник и повернулась.
— А что ты оправдываешься, Фионова? — ухмыльнулась я. — Я, кажется, тебя ни о чем не спрашивала и ни в чем не уличала.