Цветы на чердаке
Шрифт:
Бросившись на кровать, я зарыдала в подушку. Вокруг не было ничего настоящего — одни мечты, сны и надежды. Я никогда, никогда не выйду отсюда, стану старой и безобразной, никогда уже не увижу людей внешнего мира. Этот старик внизу, может быть, доживет до ста десяти лет! Все эти врачи будут вечно поддерживать в нем жизнь, а я даже не смогу отпраздновать Хэллоуин, не будет ни шуток с переодеваниями, ни конфет, ни вечеринок. Мне было так жаль себя, что я поклялась: кто-то должен будет заплатить, обязательно должен будет заплатить за все это!
В своих грязно-белых кроссовках они подошли ко мне, двое братьев и младшая сестра, и каждый хотел утешить
Однажды поздно вечером мама принесла с собой большую коробку и попросила меня открыть ее. Там, среди белого упаковочного материала, лежали балетные костюмы: ярко-розовый и лазурно-голубой, каждый из подходящих друг другу по цвету трико, тапочек и тюлевой пачки. Внутри лежала маленькая карточка с надписью «от Кристофера». Кроме того в коробке были пластинки с балетной музыкой. Я обхватила мать руками и заплакала от счастья, а потом обняла своего брата. Слезы, блестевшие у меня в глазах, не были слезами отчаяния и безысходности. Теперь у меня в жизни снова появились цель и смысл.
— Я очень хотела купить тебе белый костюм, — сказала мама, все еще обнимая меня. — Он был необыкновенно красивый, но великоват по размеру, к нему еще прилагается шапочка с белыми перьями — для «Лебединого озера». Я заказала для тебя такой костюм. Думаю, трех должно хватить, чтобы вселить в тебя вдохновение.
О, да, несомненно! Когда Крис надежно прибил поручень к стене чердака, я занималась часами без остановки, в сопровождении музыки. За поручнем не было большого зеркала, как в тех балетных классах, что я посещала ранее, но я все время представляла его, а потом мои мысли уносились вдаль, и мне казалось, что я — Анна Павлова и танцую перед завороженной десятитысячной аудиторией, а потом зрители несколько раз аплодисментами вызывают меня на сцену, и я все время ухожу с охапками букетов из красных роз. Через некоторое время у меня появились все балеты Чайковского и новый проигрыватель, который при помощи нескольких удлинителей, тянущихся через лестницу, я подключала к розетке в нашей комнате.
Танцуя под аккомпанемент прекрасной музыки, я переставала быть сама собой, моментально забывая, что жизнь проходит, а у нас все остается без изменений. Какое все это имело значение? Лучше было делать пируэты и представлять, что сильные руки партнера поддерживают меня в самых сложных позициях. Я падала, поднималась и снова танцевала, пока я не теряла дыхание и не начинала чувствовать ноющую боль во всем теле, а трико и волосы не были мокрыми от пота. Тогда я ложилась на пол, чтобы отдышаться, а затем поднималась и начинала отрабатывать плие. Иногда я пробовала танцевать партию принцессы Авроры из «Спящей красавицы», а иногда партию принца, высоко подпрыгивая и ударяя ногами одна о другую.
Как-то раз, изображая предсмертные конвульсии умирающего лебедя, я подняла взгляд и увидела стоящего в тени Криса. Он смотрел на меня со странным выражением на лице. Скоро у него должен был быть день рождения.
Пятнадцатый. Как случилось, что он скорее напоминал мужчину, чем мальчика? Был ли это только странный взгляд, или что-то еще подсказывало мне, что он уже на пороге взрослости.
На одних пуантах я проделала несколько маленьких, едва заметных шажков, которые должны создавать впечатление, что танцор скользит по суше, и поэтому поэтично названы «ниткой жемчуга». Таким образом я приблизилась к Крису
— Пойдем, ты будешь моим danseur. Может быть, мне удастся чему-нибудь тебя научить.
Он смущенно улыбнулся, будучи явно тронут моим предложением, но покачав головой, отказался.
— Нет, балет не для меня. Но я хотел бы научиться танцевать вальс под музыку Штрауса.
Я рассмеялась. У нас была единственная пластинка с вальсами, и все они были написаны Штраусом, причем пластинка была очень старая. Я сняла с проигрывателя «Лебединое озеро» и поставила «Голубой Дунай».
Крис оказался очень неловким. Он неуверенно держал меня руками, как будто стесняясь. Он наступил на мои розовые балетные тапочки. Но я была тронута тем, как он старался делать простые шаги, и не могла объяснить ему, что все его таланты кроются в голове и тонких нервных руках художника. По крайней мере на ноги они точно не распространялись. Все-таки было что-то трогательное и нежное в этом вальсе, простом и романтическом, так не похожем на атлетические балетные вальсы, от которых задыхаешься и обливаешься потом.
Когда на пороге, наконец, появилась мама с бесподобным белым костюмом для «Лебединого озера» с отделанным белыми перьями лифом, плотно прилегающей к голове шапочкой, туфлями и трико, через которое, казалось, просвечивала кожа, я испустила радостный вопль.
О, Боже, наверное, в тот момент я подумала, что любовь, счастье и надежда снизошли на наш чердак, воплощенные в образе огромной, покрытой' сатином и перевязанной фиолетовой лентой коробки, принесенные человеком, которому я была действительно не безразлична, но по подсказке другого такого же человека.
Танцуй, балерина, танцуй. И делай свой пируэт. С сердцем своим в унисон. Партию нужно закончить, Об этом не забывай, Дойди до конца, танцор.
Ты сказала ему, что любовь обождет, И слава тебе важней, Но любовь ушла, не угнаться за ней Ничто ее не вернет…
Через некоторое время Крис мог танцевать вальс и фокстрот. Учиться чарльстону он отказался:
— Не путай меня с собой, я не собираюсь учиться всем танцам, потому что в мои планы не входит появляться на сцене перед публикой, все что мне нужно, это уметь танцевать с девушкой на танцплощадке и не выглядеть при этом ослом.
Я танцевала с рождения. Не было ни одного танца, которому бы я не могла или не хотела быстро научиться.
— Крис, пойми, ты не можешь всю жизнь танцевать вальс или фокстрот. Каждый год приносит изменения. Танцы меняются, как мода на одежду. Ты должен не отставать от времени, быть в курсе. Давай потанцуем джаз, чтобы ты размял свои скрипучие суставы, которые у тебя скоро перестанут сгибаться, потому что ты постоянно сидишь и читаешь.
Я прекратила вальсировать, подбежала к проигрывателю и поставила новую пластинку «Собачья жизнь».
Подняв руки, я принялась вращать бедрами.
— Танцуй рок-н-ролл, Крис, ты должен этому научиться. Вслушайся в ритм, расслабься, покачивай бедрами, как Элвис. Давай, давай! Держи глаза полузакрытыми, и ты будешь выглядеть ленивым и сексапильным, и не забудь надуть губы, а то ни одна девушка тебя не полюбит.
— Ну и пускай не любит.
Он произнес это безо всякого выражения, с загробной серьезностью. Никто не мог заставить моего брата делать нечто, противоречащее его собственному представлению о себе, и, честно говоря, я любила его именно таким: сильным, решительным, стремящимся быть самим собой, даже если это давно вышло из моды. Мой сэр Кристофер, рыцарь благородства.