Дао религии: Как лучшие духовные принципы работают на ваше счастье
Шрифт:
Однако когда человеческий мозг ставится на службу «рептильему» сознанию, результат может быть ужасен.
Как мы видим из всей человеческой истории, разум – орудие неоднозначное! Ведь с его помощью можно подыскивать и логические обоснования зверств и жестокостей. Вспомним трагедию Еврипида (480–около 406 до н. э.) «Медея». Медея – женщина из Колхиды, которая помогла аргонавтам добыть золотое руно и вышла замуж за их предводителя Ясона. Однако Ясон бросил ее, а она в отместку убила не только его с его новой женой, но и своих детей от Ясона. Подумать только! Почти никто из животных не нападает на собственных детенышей, но Медею доводит до такого поступка сила человеческого разума. Рассуждая с безупречной
Однако верно и другое. Как заметит впоследствии Аристотель (384–322 до н. э.), для полноценного сопереживания трагедии необходим разум. Без отстраненной критической строгости, которая дает возможность абстрагироваться от эгоистической «рептильей» ментальности, невозможно отойти от поглощенности собой и понять беду другого человека. Аристотель видел в трагедии наставницу чувств: она учит правильной настройке эмоциональной сферы. Наблюдая за драмой, ограниченный человек станет лучше понимать, что его собственные неприятности относительны, а человек надменный ощутит сострадание к обездоленным. Тем самым, из эмоций уходит наиболее опасная составляющая. Они очищаются и становятся полезными для общества.4
Наше положение трагично: конфликт проходит внутри нас самих – конфликт между старым («рептильим») и новым (человеческим) мозгом. Учась отождествляться со страдающими героями, греки плакали о людях, от которых иначе бы шарахались: о Медее, о Геракле, который в припадке безумия (посланного ему богиней Герой) убил жену и детей. В конце трагедии Еврипида «Геракл» Тесей, легендарный царь Афин, нежно обнимает Геракла: «Дай мне страдать с тобою», и дает ему приют. Хор же оплакивает судьбу Геракла:
Мы уходим, рыданий и скорби полны,
Потеряв нашей жизни отраду.5
Благодаря искусству драматурга, зрители горячо сопереживают Гераклу. Они прикасаются к «неизмеримой» силе сострадания. Люди, способные протянуть руку дружбы человеку, совершившему подобное, достигли дионисического ekstasis , «выхода» за рамки старых представлений, к сочувствию, которое до просмотра пьесы, наверное, показалось бы невозможным.
В 430 году до н. э., один из самых темных моментов бессмысленной и кровавой Пелопоннесской войны, Софокл (около 496–405 до н. э.) представил афинскому народу свою новую трагедию. Называлась она «Царь Эдип». Она показывает, что, когда отказывает разум, человек может еще учиться состраданию. Известный своим ясным умом Эдип по незнанию совершает страшные поступки. Он обнаруживает, что, сам того не ведая, убил отца и женился на матери. Однако этот трагический поворот судьбы дает ему совершенно новую уязвимость, а с ней и способность входить в страдание других людей.6 Его речь, доселе четкая и разумная, теперь перебивается невразумительными восклицаниями: «Горе! Горе! Увы!». Встречая плачущих дочерей, он забывает о собственной беде и думает лишь, каково им. При этом хор проделывает непростой путь к состраданию. Поначалу он в шоке от случившегося:
Лучше б, лучше б мне
Не видать тебя.
Погребальный стон
С уст моих готов слететь.
Затем хор проникается участием к глубине Эдипова горя. Отвращение сменяется сочувствием, добрыми словами.7 А в следующей трагедии, «Эдип в Колоне», человек, которого избегали из-за его безмерных, хотя и неумышленных,
Здесь уместно вспомнить о роли искусства. Пьесы, фильмы и романы позволяют нам мысленно представить себя в шкуре других людей, сочувственно проникнуться опытом, которого мы никогда не имели.
Они дарят нам сострадательный ekstasis , и в ходе «шага четвертого» нам следует принять решение: давайте не будем мешать искусству «огорчать» нас и оспаривать наши драгоценные (пред)убеждения. Большой экран делает нас ближе к героям: мы плачем; наши «зеркальные нейроны» возбуждаются, когда мы видим страдающих людей, пусть даже разум подсказывает, что данные конкретные страдания вымышлены. А раз так, не будем спешить забыть фильм, выйдя из кинотеатра, или забыть книгу, положив ее на полку. Пусть жалость поселится в нашем сознании, подобно тому как в сердце афинян поселились Эдип и Эвмениды.
Воображение – специфическое человеческое качество – играет важную роль в сострадательной жизни. Оно дает возможность создавать совершенно новые миры, придавая реализм событиям, которые никогда не происходили, и людям, которых никогда не существовало. В искусстве также значимы сострадание и отказ от «ячества»: не так уж много наберется стихов, романов и фильмов, пронизанных гедонизмом или жестоким хитроумием. Если мы плачем во время фильма, это часто потому, что он затронул нашу больную струну – глубинное желание или воспоминание. Искусство позволяет нам увидеть наши собственные надежды и страдания и открыть сознание для других людей. Как и древним грекам, оно помогает понять, что не нам одним бывает плохо. Страдают абсолютно все.
Греческие драматурги пытались сделать аудиторию чуткой к чужой боли. Вместо того, чтобы коснеть в бессердечной глухоте к страданиям, следует открыть сердца для бед других людей, словно эти беды наши собственные. Тибетцы называли это качество shen dug ngal wa la mi so pa («неспособность выносить вид чужой скорби»). Именно оно, по словам Далай-ламы, «побуждает нас не закрывать глаза даже там, где мы предпочли бы не заметить» беду другого человека.9 Богослова, врача и миссионера Альберта Швейцера (1875–1965) с детства печалили страдания вокруг, особенно страдания животных:
Меня неделями преследовало зрелище старой хромой лошади в Кольмаре, которую один мужчина волочет под уздцы, а другой подгоняет палкой, – и все, чтобы она пришла на живодерню.10
Он не попытался поскорее отделаться от этих мыслей или загнать их в подсознание. Напротив, он возвращался к ним снова и снова, и это сочувствие во многом вдохновило его на то, чтобы посвятить жизнь облегчению тягот. В 1905 году он решил изучать медицину, область ему совершенно не близкую, чтобы отправиться врачом в Африку. Он объяснял: «Учась в университете и радуясь счастливой возможности изучать и даже заниматься самому наукой и искусством, я не мог не думать постоянно о тех, которые были лишены этого счастья из-за материальной необеспеченности или слабого здоровья».11
Страдание, выпавшее нам на долю, может также помочь нам понять несчастье других людей. Вот почему в ходе «шага третьего» было важно вернуться к собственной прошлой боли. Динамика «золотого правила» замечательно выражена в одной из ранних сур Корана, где Бог (он говорит о себе в третьем лице) предлагает Мухаммеду вспомнить скорби его детства: рано осиротел, был передан родственникам, годами находился на обочине жизни семьи и племени, – и увидеть, что больше никто в его окружении не вынес бы таких испытаний.