Дед
Шрифт:
Он повернулся к покойнику:
– Тридцать шесть лет, значит, тебе было, паря…
В этот момент неизвестно откуда в голубом небе громыхнул гром. Очевидцы позже скажут, что покойник застонал и еще раз отчетливо моргнул. В следующий момент его белое лицо и белые руки рассыпались в прах. Форменная одежда просела и как-то сразу поблекла, и кто-то над самым ухом мужчины со «смертником» заорал:
– Атас, ребята, сельские еду-у-у-у-т!
Сто тридцать два
Они толпились перед его палаткой, переминаясь с ноги на ногу, в оборванном сером исподнем.
– Андрюшенька, – звали они. – Что же ты, родненький? Что же ты нас
Их было сто тридцать два. Ганин знал это, не считая. Именно стольких солдат он вытащил из земли в свой первый сезон.
– Уйдите, – метался он, сжимая спальный мешок. – Уйдите, Христом Богом прошу!
– Андрюшенька, родно-о-ой! – снова затянули вразнобой голоса.
Сначала они приходили по ночам изредка. Когда это произошло впервые, Ганин был в своей квартире в Москве. Он подскочил на кровати и закричал. Мертвецы толпились над ним. Мертвецы звали его. Мертвецы касались его лица своими холодными, трясущимися руками. В то утро Ганин обнаружил у себя на макушке первый седой волос.
Потом они стали приходить чаще, в иные времена почти каждую ночь, если только Ганин не накачивался водкой так, что сам становился похож на труп. Он помнил их по именам. Всех. Сто тридцать два имени, фамилии и отчества. Он видел раны, от которых они умерли. Он знал их биографии – по медальонам, которые болтались на костях, когда Ганин поднимал их из земли.
Ганин плакал во сне:
– Я похоронил вас, ребята. Похоронил я…
А они цеплялись за него, тянули за спальный мешок и за одежду.
– Нет, Андрюшенька, нет…
В следующий момент Ганин проснулся. Перед ним на корточках, с интересом вглядываясь ему в лицо, сидел Фока.
– Что? Опять эти? – спросил он.
– Чего тебе? – буркнул Ганин.
Сегодня мертвецы впервые пришли к нему днем. «Плохой знак, – подумал он, с трудом сдерживая подступающую тошноту. – Очень плохой».
– Приехали из района. С полицией, – Фока поднялся, насколько позволяла ему высота палатки. – У тебя здесь нет криминала?
– Нет.
– Отлично. А еще мы нашли офицера. Подполковник. Звать Сергей Юрьевич Лазовский.
Ганина стошнило, едва он вылез на свет. Рвота изверглась из него алым фонтаном и забрызгала палатку и берцы. Почти сразу же последовал второй позыв. Ганин надеялся, что его не видно с холма, куда сейчас, по словам Фоки, приехали проверяющие. Скорчившись, он пытался устоять на ногах и последними словами клял жару, инспекторов и сегодняшнее утреннее пьянство.
Когда стало легче, Ганин нетвердой походкой пошагал туда, где раздавались голоса. Солнце жгло затылок. Сердце б'yхало как расстроенный радиоприемник, безбожно проседая на низких частотах. Он надеялся, что сумеет дойти, не упав.
– Ага. Вот и главный расхититель гробниц, – поприветствовал его Кузьмич. – Бухал с утра, да, Ганин? Пропивал историческое наследие времен войны?
Ганин поморщился:
– Шли бы вы, Кузьмич.
– Я-то пойду, пойду. Но сначала вы все станете к стенке!
Кузьмич был главной грозой черных копателей, как называли их газеты. Шестидесятилетний глава районной администрации, казалось, дал себе клятву – пересажать всех, кого застал в поле с металлоискателем в руках. Если эти люди не могли предъявить ему документ о принадлежности к легальным отрядам или детским патриотическим организациям, Кузьмич обрушивал на них свою ярость и весь имеющийся административный ресурс. Обыски, давление, применение силы. Полицейские наряды, которые приезжали вместе с ним, Кузьмич науськивал, что церемониться не надо: когда от каких-то методов есть прок, они годятся. Нашли повод убрать копателя хотя бы на день – это прок. Удалось задержать его на 15 суток –
Плотный, с бритой под Котовского головой Кузьмич возникал с проверками в лагерях копателей по всей Новгородчине. Порой его видели далеко за пределами зоны его административной ответственности. Он выходил из уазика, окруженный ватагой полицейских, хлопал дверью и шевелил щеткой седых усов – вынюхивал криминал. Когда нюх срабатывал, начиналось пекло.
«Предатели», «торговцы костями», «бл…ины дети» – Кузьмич называл копателей только так, и его не интересовало, что далеко не все из них приехали сюда наживаться. Таких было предостаточно, да, но часть людей была иного сорта. Эти люди могли неделями кропотливо перебирать останки – в попытке, часто безуспешной, их идентифицировать. Они своими руками рыли могилы и сколачивали кресты, чтобы те неизвестные, забытые в горячке войны и оставленные лежать так, как застала их смерть, наконец обрели покой. Некоторые копатели вели дневники – скорбные летописи с координатами захоронений. Потом, возвращаясь в обычный мир, они отправляли свои записи родственникам погибших, писали им письма. Ганин и сам написал таких десятки. Текст был всегда одинаковый, поисковики передавали его друг другу по наследству. «Уважаемые такие-то. Мы, члены поискового отряда, сообщаем вам: на таких-то градусах широты и таких-то градусах долготы нами было сделано захоронение останков советских бойцов, павших во время войны и считавшихся пропавшими без вести. В братской могиле покоится и ваш родственник, отец, дед или прадед. Если вы захотите посетить могилу, следуйте по координатам, оставленным выше, или свяжитесь с членами нашего отряда. Их контакты приложены к письму. Со скорбью и гордостью. Вечная память герою».
Но в глазах Кузьмича все они были равны: нет разрешительной бумаги на раскопки, значит ты частник, падла, барыжишь памятью воинов и сидеть тебе в тюрьме. Ганин не мог взять в толк: почему районный глава ненавидит всех без разбора? Почему он не отделяет зерна от плевел? И еще Ганин не мог понять: неужели у Кузьмича нет других дел, кроме этой странной непрекращающейся игры в кошки-мышки?
Так он и сказал, покачиваясь, разглядывая главу сквозь похмельное марево.
– Скоро без вас, Кузьмич, в поле и по нужде нельзя будет отойти. Везде ваши засады.
– Что? – побагровел Кузьмич. – Держите его, ребята, – скомандовал он полицейским. – Это их главный заводила.
В следующий момент Ганина прихватили за локти.
Он увидел, как побледнел Фока и как сжались кулаки у братьев Степана и Сереги Солодовниковых. Подельники Ганина были злыми жилистыми мужиками, и форменная одежда, знал Ганин, будет последним, что сможет их остановить. Понадобится отбить его у погонников – отобьют. Здесь в лесу дела делались просто: у кого было численное преимущество, тот и становился правым. Полицейские, заломившие ему руки, не понимали этого. Не понимали, что окружившие их люди смогут при надобности воткнуть лопаты им в бока, а потом рассеяться в чаще. Не понимал этого и Кузьмич, упертый, старый, уверенный в том, что он – непоколебимая власть.
Ганин перевел взгляд на людей из чужих поисковых отрядов. Те стояли поодаль, опершись о черенки лопат. В отличие от подельников Ганина, в борьбу они вмешиваться не собирались. Глазели, ждали, чем все закончится. Один из них держал на руках девочку лет шести.
Нехорошо будет, решил Ганин, если на глазах у девочки сейчас густо прольется кровь. Какого черта этот мужик вообще привез ее сюда? О чем он думал? Ганин встретился глазами со своими и покачал головой – не надо, стоп. Затем повернулся к Кузьмичу.