Декабристы. Перезагрузка. Книга вторая
Шрифт:
Шарясь впотьмах по прогнившим деревянным тротуарам, пройдя насквозь Смоленское кладбище, вызывая недоумение или даже испуг редких прохожих, мы вместе с моим сопровождающим вышли, наконец, на узкую тропинку, пролегающую между заборами и палисадниками, которая вскоре и вывела нас к полосатому бревну шлагбаума. За шлагбаумом серебрилось в лунном свете взморье, и белели лодочные паруса, правее же располагался ряд лачуг, тянущихся к Смоленскому кладбищу – это было нужное нам селение Галерная гавань. Оно начиналось на конце Смоленского поля, или, вернее говоря, болота, и спускалось к мутно-серой воде Финского залива.
Улицу с двух сторон образовывал
Галерную гавань разделял канал, через который был перекинут большой деревянный мост. Дома на той стороне выглядели более основательными и ухоженными, но серьезно пострадавшими как практически и весь Петербург от наводнения. Но на той стороне канала были даже невооружённым глазом заметны активно ведущиеся там строительно-восстановительные работы: улица была загромождена телегами, бревнами и досками; некоторые дома выкрасили яркой краской, с бальзаминами, а окна были занавешены кисейными шторами. Но переходить через мост на ту сторону нам было не нужно, мне требовалась слободская нищета для некоторых акций и организации беспорядков в городе.
Дело в том, что неработающий в Петербурге люд из Галерной слободы в теплое время года занимался в основном рыболовством, о чем наглядно свидетельствовали вытащенные на берег то здесь, то там невыкрашенные, почерневшие лодки. А зимой, не в силах продержаться только лишь на летних запасах, народ начинал активно «шалить» в столице и ее пригородах. Вот этим «сезонным свойством» здешних обитателей не грех было и воспользоваться в своих корыстных целях.
У одного внешне неприметного и слегка покосившегося строения, более всего похожих на лодочный ангар, нас встретил подозрительного вида субъект в куртке, перепачканной в дегте, из карманов которой торчала пакля. Обменявшись парой фраз с моим сопровождающим он повел нас к хлипкой лачуге, располагавшейся рядом с ангаром. Назвать это скопление стройматериалов домом просто язык не поворачивался.
Согнувшись в три погибели, прошли в эту собачью будку. Посреди помещения в пляшущем, неровном свете свечи на меня с характерным прищуром, оценивающе, смотрел местный главарь Свекл, одетый в совсем непримечательный матросский холстинный сюртук.
– Милости просим, дорогой гость, а ты, - он указал пальцем на моего сопровождающего, - обожди-ка за дверью.
Я и не думал возражать, лишние уши мне были ни к чему. По скрипучим половицам подошел к столу и уселся на стул, но не прямо напротив Свекла, а чуть боком, развернув корпус к двери.
– Господин Головин, нет нужды скрывать лицо, - главарь осклабился, показав почерневшие остатки зубов, - кто вы такой мне известно, думаю, и вы меня знаете, раз осмелились сюда прийти …
– Свекл, мне известно твое имя. Но опровергать твои слова относительно моей личности, или же их подтверждать я не собираюсь, поэтому останусь в своей экипировке.
–
– Здесь, - я обвел глазами дырявую лачугу, - можно говорить, не таясь, о чем угодно? Вы в этом уверены, господин Свекл?
– Не беспокойтесь господин Голов …
– Стоп! Называйте меня впредь Юстасом, незачем здесь светить именами добропорядочных подданных его величества.
Свекл то ли засмеялся, то ли закашлялся:
– Хорошо, господин Юстас, как скажете … Так, что же вас ко мне привело?
– Нужна ваша помощь, точнее говоря, речь идет о взаимовыгодном, и я надеюсь длительном сотрудничестве.
– Хм … продолжайте …
***
На следующий день вечером заявился к Рылееву. Всё как всегда. Недавно приехавший директор Московской Управы Северного общества Пущин «рекламировал» написанный им «Православный Катехизис», который, по мысли автора, должен послужить неким катализатором, для возмущения войск и простого народа.
– Отчего несчастен русский народ?
– вопрошал благодарную публику Пущин и тут же сам отвечал.
– А от того, что похитили у него свободу! Раскаяться надо русскому народу и православному воинству за то, что столь постыдно долго пребывали они в раболепии, а раскаявшись - всем миром ополчиться против тиранства и бесчестия!
Заметив меня, вошедшего в комнату, Пущин тут же спросил:
– Как вам этот пассаж, Иван Михайлович, что скажете?
– Вчера, мне помнится, мы уже имели честь обсуждать ваш "Катехизис" и с тех пор в моих суждениях ничего не переменилась - весьма своевременная и достойная работа, проделана вами Иван Иванович!
– лишний раз польстил Пущину, в своё время поддержавшему мой проект Конституции вместе с большей частью возглавляемой им Московской Управы Северного общества.
– Но сегодня я пришел не затем, чтобы ещё раз обсудить вашу работу, а принёс весьма важные, я бы даже сказал долгожданные и судьбоносные для всех нас известия! А потому, прошу всех садиться за стол …
Если верить моему смартфону сегодня, 25 ноября, в Петербурге получили известие из Таганрога о том, что император Александр умирает …
Зашумели выдвигаемые стулья, заинтригованные взгляды всех собравшихся скрестились на мне.
"Ну, что ж, помолясь, начинаем!" - подумал про себя и мысленно перекрестился.
– Итак, товарищи, рад вас приветствовать!
– я занял место во главе стола. – Сегодня я из своих источников получил очень важные, можно сказать экстренные сведения. В Таганроге присмерти находится Александр, жить ему осталось несколько часов, может быть дней, а возможно он уже и преставился, но вести до нас еще не дошли, кто знает …
Новость ошеломила, все молчали, лишь со слегка округлившимися глазами поглядывали друг на друга.
Первоначальный наш план, если говорить кратко, строился на убийстве Александра, с последующем выступлением войск, ведомых офицерами и генералами вовлеченных в заговор, с целью установления власти Временного правительства с последующим созывом Учредительного собрания, которое окончательно определит будущее государственное устройство России – конституционную монархию или республику. На словах этот план я самым активным образом поддерживал. Но на деле, все эти порывы побыстрее расправиться с императором, я как мог, сдерживал, прекрасно зная, что Александр отправится в мир иной без всякой посторонней помощи, но подобные знания, конечно же, не афишировал.