Делай, что должно
Шрифт:
В последний час перед рассветом от реки наполз густой стылый туман, пахнущий горелой резиной и разрывами. От него воздух сделался похож на клейстер, замешанный на пороховой гари. Из этой сырети сперва послышались голоса, кто-то безуспешно искал санроту, которая: “Вот же здесь точно должна быть!” И лишь потом проступили фигуры. Несколько ходячих раненых, опиравшихся друг на друга, и носилки. Три человека в три носилочных лямки тащили их на себе: в середине впряглась как в оглобли девушка-санинструктор, по бокам — двое легкораненых, у одного левая рука на перевязи, у второго —
— До санроты вам теперь далеко, до медсанбата в самый раз, — отвечал Денисенко. — Пришли, товарищи, главное, что по адресу.
— Как в медсанбате? Это мы уже в тылу?! — от отчаянья девушка даже про усталость забыла. — В батальоне хватились уже небось!
— Раненых вынесли, с оружием вышли. Никто ничего вам не скажет. Какой полк?
Санинструктор едва устояла на ногах, когда санитары забрали у нее носилки. Но собралась с силами, вытянулась, назвала полк, подняв к ушанке сведенную от мороза в клешню в трехпалой рукавице ладонь, представилась по уставу:
— Санинструктор Глебова. И со мной пять человек. У лейтенанта осколочное в грудь. Пневмоторакс.
— Лейтенанта — сразу на стол, принимай, Алексей Петрович. Остальных на сортировку и согреть.
Девушка склонилась над носилками, сказала негромко и ласково:
— Все хорошо, товарищ старший лейтенант, пришли. В медсанбате мы. Сразу к хирургу попадете.
Лейтенант, молодой еще, с острым, очень бледным лицом с жесткой полоской усиков, казалось, был без памяти. Но на ее голос открыл глаза сразу.
— Зоя, отставить. Кто здесь командир? — голос его был очень тихим, но настолько требовательным, что Денисенко подошел.
— Запишите. И сразу передайте в штаб, — слова давались лейтенанту с трудом. — Немцы оставили против нас заслон. Батальон, много — два. Возможно, даже румыны. Сами, силой до полусотни танков и не менее двух батальонов пехоты, свернули на северо-запад. Вы меня поняли? Надо передать немедленно!
— Так точно, передать в штаб: противник отошел, оставив заслон. Силой до пятидесяти танков переместился к северо-западу, — поневоле Денисенко повторял его слова в тех самых мягких и осторожных интонациях, как привык говорить с больными.
— И с пехотой, до двух батальонов, — чуть слышно поправил лейтенант. И лишь убедившись, что слова его поняты и записаны, разрешил себе потерять сознание. Санитары подхватили носилки и унесли лейтенанта в операционную.
На сортировке командовал Романов. Здесь было тепло, даже жарко от двух докрасна натопленных "буржуек". На раскаленных кирпичах посвистывал носиком большой чайник.
Раненые, которым помогли стащить обледенелые валенки, дали бутылки с горячей водой под ступни и по большой кружке горячего чаю с глюкозой и спиртом, от тепла сразу сомлели, сидели, слегка покачиваясь, пили маленькими глотками, наслаждаясь каждой минутой уюта и безопасности.
Глебова убедилась, что все устроились удобно. Придержала кружку
— Грелки? Их не под мышки разве?
— Молодец, помните, — отозвался с улыбкой Романов, — Но у нас же не шоковые. Пока человек идет, ему сложно замерзнуть, только лицо, кисти да ступни в опасности. Да вы снимите шапку, тепло у нас.
— Точно, — санинструктор тоже улыбнулась и как будто с нее на секунду спала маска из пыли и копоти. Она потянула с себя ушанку и поморщилась. Разодранная с затылка шапка пропиталась кровью и прилипла к волосам.
Романов моментально посерьезнел.
— Стричь и в операционную!
— Стричь?! — она вскинула на него глаза, испуганные и вмиг заблестевшие от подступивших слез. — Да там царапина только, поверху чиркнуло. Мне в батальон надо, хватились уж поди!
Она втянула голову в плечи, пока Романов осматривал рану, и все повторяла, что волосы стричь не даст, что с сорок первого косу берегла и из-за одного пореза — ни за что.
— Ее у вас осколком срезало. Одна прядь осталась, — говорил он мягко. — И всю голову осмотреть надо. Это с виду может быть — одна царапина. Сами же понимаете. Вы ведь учились.
— Училась, — согласилась она, почему-то шепотом. — В фельдшерской школе. Хорошо, если надо, то… режьте, — добавила она таким тоном, каким раненый соглашается на ампутацию.
Коса действительно была огромная. Ниже лопаток и толщиной почти в запястье, давно не знавшая воды и мыла, но расчесанная волосок к волоску и заплетенная натуго. Осколок срезал ее наполовину у самого корня, прежде чем впиться в кожу. И только когда неохватная косища, с хорошо заметной в русых волосах кровью, упала на пол перевязочной, девушка заплакала. Тихо, по-детски шмыгая носом.
— От ведь красоту-то какую порушили, а, — сочувственно вздохнул пожилой санитар. — Да ты не плачь, милая. Чай волосы, не зубы, отрастут.
Но она плакала еще сильнее, кусала губы и не могла, никак не могла успокоиться.
Из операционной вышла своими ногами, с перевязанной головой, как в белой косынке, с опухшими от слез, но уже очень строгими глазами, и вернулась на сортировку.
— Что наши? — сходу спросила она Романова.
— В порядке. Одного в ГЛР отправляем, один при команде выздоравливающих останется у нас, через три дня уже в часть вернется. Но старшину придется в ППГ, кость задета.
— А комбат?
— Будет жить, не волнуйтесь. Вы очень вовремя его донесли. Сами сейчас отдохните, идите в эвакоотделение, санитар проводит вас. Хоть выспитесь.
Но девушка уже углядела в углу свою стеганку, торопливо надела ее, не сразу попав в рукава.
— Как вы не понимаете? — она свела светлые брови. — С такой царапиной — в тылу?! Не могу я! Мне в батальон надо, доложить, и в роту.
— Начальник медсанбата не отпустит, — привел последний довод Романов.
— Посмотрим. Где у он у вас?