День последний
Шрифт:
С радостным воем навалились на него агаряне, крепко связали ему руки веревкой и спутали ноги, как стреноженному коню, чтоб он мог только шагнуть. Потом его куда-то повели. Вокруг него, как бешеные, кружились люди, кидая в воздух тяжелые палицы и ловко подхватывая их на лету. Весь лес гудел от их криков: «Аллах! Аллах!» Откуда-то появились два барабана, украшенные медными звездами и полумесяцами. Однообразный бой барабанов, непонятная речь агароян, их дикие выкрики, а больше всего особенный тяжелый запах, распространяемый их одеждой, довели Игрила до того, что он совсем ошалел. Он шел бледный, окровавленный,
Наконец его подвели к большому шатру с конским хвостом наверху; вход в этот шатер охраняли рослые воины, видимо телохранители, так как все они были одеты одинаково, но отлично' от других.
Из толпы агарян вышел недавний его пленник Юсуф. Взглянув на Игрила, Юсуф оскалил большие белые зубы и произнес: «Нишанджи!»— то самое слово, которое Игрил слышал от него еще в башне. Потом подошел к телохранителям и что-то сказал им. Один из них, видимо начальник, в такой огромной чалме, что она держалась у него на голове просто чудом, поднял полотнище и пропустил внутрь Юсуфа, Игрила и несколько человек из числа охраняющих.
В шатре, поджав под себя ноги, сидели на тигровых и пантеровых шкурах другие агаряне. Сидевший посредине, перед которым склонились все вошедшие, поднял голову и остановил свой взгляд на христианине. Этот агарянин был сухопарый, почти тощий, горбоносый; когда он на кого-нибудь смотрел, красивые черные глаза его слегка прищуривались. На его белой чалме, похожей на тачан, спереди торчало красное перо. Широкую одежду из желтого атласа стягивал узкий пояс с серебряными бляшками. «Это, наверно, друг Кантакузена — Умур-бег», — тотчас решил про себя Игрил. Он окончательно убедился в этом, увидев во втором ряду, возле знатного агарянина, одного византийца: «А это посол Ирины. Ишь, улыбается ехидно!» Тут Игрила взяла такая злость, что он, забыв и боль и туго стягивавшую его члены веревку, гордо выпрямился.
Юсуф что-то долго говорил Умурбегу, то и дело устремлявшему на Игрила острый, испытующий, но отнюдь не гневный взгляд. Наконец Умурбег махнул на Юсуфа рукой, и тот умолк. Вдруг Умурбег засмеялся. Его красивые зубы заблестели между длинной черной бородой и похожими на белую кайму седыми усами.
— Нишанджи, — промолвил он. — Нишанджи. Ма-шалла!
Но улыбка быстро исчезла с его губ, словно пришитая тонкими нитями и сорванная чьей-то рукой.
— Где царь Иване-с? — неожиданно спросил он по-гречески. — В Идирнув?!
— Не знаю, — процедил сквозь зубы Игрил, кинув злой взгляд на грека, губы которого кривились в злорадной улыбке.
Игрил шагнул вперед и поднял голову.
— Мой царь не воюет с тобой, Умур. Почему же ты держишь меня в позорном плену? — тихо, но твердо промолвил он. — Прикажи, чтоб мне вернули коня и оружие, и отпусти меня с честью домой.
Умурбег пристально поглядел на него нахмурившись. Грек тотчас принялся шептать ему что-то на ухо, но эмир отмахнулся.
— Царь Иванес пусть выводит войска из Димотики; я буду охранять базилису Ирину, Иванес Кантакуз —
— Пусть будет так, — не задумываясь, ответил Игрил. — Царь не нуждается в дружбе незаконного императора. В Сливен уже прибыли послы Анны и Апокавка просить царя о помощи, — дерзко прибавил он, зная, что греку это сообщение не очень понравится.
Византиец на самом деле изменился в лице. Он поглядел на Игрила с таким выражением, словно хотел понять, лжет болгарин или говорит правду.
— Хорошо, — сказал Умурбег. — Дашь выкуп, поезжай в Идирнув.
— Выкуп? Согласен, — радостно кивнув, ответил Игрил.—Только дайте мне съездить в болгарский лагерь. Я вернусь. Что? Ты не веришь, эмир?
Умур усмехнулся, а остальные агаряне нахмурились.
— Да поможет аллах! — промолвил он, погладив свою бороду.
— Болгары не держат слова, — заметил византиец.— У них нет ни чести, ни бога.
— А у греков есть бог, клеветник, ежели они с неверными против христиан в союз вступают? — закричал в исступлении Игрил.
Глаза его заметали молнии в византийца.
Забыв, что ноги у него спутаны, а руки — в цепях, 41 он кинулся к греку, чтобы ударить его. Но, сделав два шага, упал, придавив раненую руку. От боли и гнева у него потемнело в глазах, — особенно когда агаряне принялись его дергать и пинать ногами, чтоб он встал.
— Ты мне заплатишь вдвое и втрое за эти слова, византиец, — загремел он, впившись взглядом в Кантакузе-иова посла, чтобы запомнить его лицо.
— А теперь решай, Умур, — обернулся он к агарянину. — Пустишь ты меня за выкупом или снимешь мне голову с плеч? Я в твоих руках.
Эмир долго смотрел на Игрила. Сухое, опаленное солнцем лицо его было неподвижно, как каменное. Только на висках билась тонкая синяя жилка. Он опять погладил бороду.
— Нишанджи бояр, — промолвил он наконец. — Это ты убил людей Юсуфа?
— Я. А зачем они убили сокола?
— Ты нишанджи и они нишанджи, — сурово отрезал Умур и поглядел на Юсуфа, который молчал, но смотрел, не мигая, горящими глазами на своего предводителя.
— Где лук?
— В башне. Где же ему быть? — рассердился Иг-рил. — Кабы я взял его с собой, твой Юсуф валялся бы теперь на дороге, а я был бы среди христиан.
Игрилу почему-то показалось, что «нишанджи» значит «стрелок» и что поэтому его и решили захватить живьем.
— Царь даст за меня выкуп, — промолвил он устало, понимая в то же время, что судьба его решена.
Умурбег протянул руку к Юсуфу и что-то сказал ему по-ихнему.
Потом повернулся к побледневшему Игрилу со словами:
— Пойдешь с Юсуфом. Двоих убил, два года у него нишанджи будешь. Потом — да поможет аллах! Юсуф отпустит в Идирнув.
Юсуф, сияя, подошел к своему пленнику и, вместе с воинами, вывел его из шатра.
Оказавшись под открытым небом, Игрил тяжело вздохнул: «Два года в неволе у агарян!» — подумал он, и сердце его сжалось в ледяной комок.
Прежде чем Юсуф потащил его за собой, Игрил окинул взглядом реку, лес вокруг поляны. Низко над деревьями плыл красный каравай солнца. Глаза пленника расширились, жадно впивая последние лучи дневного светила, пока оно не исчезло за чертой горизонта. Стало смеркаться.