День последний
Шрифт:
— Приехал поздно вечером.
Райко подергал концы своих усов, потом засунул их себе в рот и стал в задумчивости их жевать. «Вот беда,— думал он. — Нистор опередил меня. Момчил уже вернулся, а я еще по дорогам плутаю. Ничего не поделаешь, придется врать. И в монастырь святой Ирины забыл заехать, будь я неладен!»
— Ну, спасибо тебе, Твердко, — сказал он, решительно подняв голову. — Поеду к Момчилу. Пора.
И он тронул коня.
Калин отбежал от костра, облизывая свою деревянную ложку, вымазанную кашей. Облизав хорошенько, он засунул ее за онучу.
— Нахватался, как утка, горячей каши и был таков, — засмеялись вслед ему хусары.
— Вот так поезжайте, — сказал Твердко, указав на ведущую вниз тропинку. и вернулся к костру.
Он поступил предусмотрительно, направив Райко именно по этой тропинке, так как
Момчил лежал на куче листьев, прислонившись к стволу поваленного дерева, и, прищурившись, глядел на огонь. Его блестящие черные глаза казались еще более блестящими и черными от ночного мрака, огня и какой-то мысли, видимо сверлившей ему мозг, так как он смотрел, почти не мигая, в одну точку и лишь время от времени скользил рассеянным взглядом по груде оружия, щитов и доспехов. У ног его находился его длинный полуобнаженный меч, и он правой рукой поглаживал красную кожу ножен. Прядь взлохмаченных черных как ворон волос свешивалась ему на лоб, прямо между бровей и глаз.
«Видно. договорился с Кантакузеном, как хотел», —-подумал Райко, и словно какая-то тяжесть свалилась с него. Он стал смотреть, кем окружен Момчил и что делают толпящиеся на поляне хусары.
По обе стороны Момчила стояли, выпрямившись, четверо, из которых Райко узнал троих: Войхну, Нистора и серба Саздана, высокого костлявого человека с тонкими закрученными кверху усами, чуть не влезавшими ему в уши, как нитки в иголку. Четвертого, ростом по^ ниже Саздана, довольно полного, с светлыми усами и бородой, с глубоко запавшими синими глазами, глядевшими как-то гордо и сурово, Райко не знал. Ему показалось, что в носу незнакомца зияла дыра, словно у него были разорваны ноздри. «Это, наверно, Раденко из Милопусты», — подумал он.
Райко стал смотреть дальше. У костра стояли хусары, н с первого взгляда было ясно, кто из них болгарин, кто серб. Болгары были плотней, по большей части смуглы и широколицы, с пышными свисающими вниз усами; а сербы — высокие, худые, длинноволосые, и усы у них — как у Саздана. То от одной, то от другой из этих двух групп отделялось несколько человек;они подходили к груде оружия, и каждый брал то, на которое ему указывали Саздан и Раденко, если это был серб, Войхна и Нистор — если болгарин. Помимо оружия, конникам выдавались латы, а пешим — круглый щит. Получая меч, хусар несколько раз замахивался им, чтобы проверить, не слишком ли он легок или, наоборот, тяжел, и врубался в ствол какого-нибудь дерева; а беря в руки лук, натягивал тетиву и посылал две-три стрелы к вершинам окружающих деревьев, черных, ощетинившихся, словно сторожевые овчарки, сидящие, подвернув хвост. Более рослые и мускулистые хусары вооружались усаженной шипами палицей. Были также длинные копья и короткие дроты для метания.
Райко объехал вокруг всей поляны, не спуская глаз с хусар и Момчила. Оказавшись в тылу воеводы, он резко дернул повод и выехал из кустов. Приказал Моско и Калину, чтоб они ехали каждый к своему костру, а сам направился к хлопотавшим возле оружия. Груда быстро таяла, хотя каждый хусар долго выбирал себе копье и меч по размеру и по нраву.
«Соврать Момчилу насчет того, почему я задержался, или прямо рассказать все как есть — будь что будет?» — подумал Райко.
Ему то хотелось, ударив шпорами коня и сделав полукруг, сразу спрыгнуть наземь перед Момчилом, то становилось страшно — и он ехал медленно, не привлекая к себе внимания, стараясь не попасться
Возле груды оружия стояли друг против друга два ощетинившихся, красных от злости хусара. Ухватившись за концы одного и того же копья, они тянули его каждый в свою сторону. Копье было толстое, длинное. Хорошенько размахнувшись, им можно было пронзить сразу двоих, а так как и тот и другой были одинаково рослые, могучие детины, оружие, видимо, пришлось по силе, по росту и по вкусу им обоим. За спиной у обоих толпились — у одного сербы, у другого болгары, из чего Райко понял, что один принадлежал к воинам Раденко и Саздаиа, а другой был болгарин. Сербы подбадривали земляка полушутливыми, полуазартными возгласами. Болгары тоже не отставали. Все кричали, галдели во все горло. «Эх, сейчас схватят друг друга за грудки»,— с бьющимся сердцем подумал Райко, глядя на темные, грубые лица тех и других и слушая слова, которыми они обменивались. Среди множества голов и плечей он отыскал глазами Момчила. Лицо воеводы было трудно рассмотреть, так как хусары все время двигались вправо и влево. Райко заметил только, что при появлении Момчила шум стал мало-помалу затихать, словно кто зажимал присутствующим рты. Подойдя к двум соперникам, Момчил положил руку как раз на середину копья, на равном расстоянии от болгарина и серба. Тот и другой приняли одну руку с копья, но другою продолжали крепко держаться каждый за свой конец, глядя друг на друга исподлобья да время от времени виновато и опасливо посматривая на воеводу. Но тот не глядел на них и не говорил им ни слова. Стоял, расставив ноги, крепко держа середину копья обнаженной по локоть правой рукой, покрытой синими жилами, теперь раздувшимися и полными крови, как пиявки. Такая же толстая жила пересекала посередине и его наклоненный лоб.
— Ну, тяните! — глухо промолвил он наконец, и по губам его пробежала улыбка, словно перерезав верхнюю губу и обнажив красивые белые зубы. — Тяните! И я тоже буду тянуть. Посмотрим, кто сильней: болгарин, серб или, может, я — здесь, посередине.
Оба хусара ясно поняли, какую кашу они заварили, но не отпускали копья, хотя перестали тянуть его к себе.
— Слышите? — спросил Момчил и поглядел по оч *-реди на каждого. пронзая взглядом. — Ладно, — промолвил он, наконец, и отпустил копье.
Потом обвел взглядом толпу хусар. Глаза его горели черным огнем под нависшими бровями, и всюду, где он останавливал свой взгляд, словно какой-то вихрь отбрасывал людей назад, заставляя их склонить голову и замолкнуть. Высокая, крепкая фигура его казалась теперь еще больше, озаренная спереди алым огнем костра, а сверху — сквозь ветви островерхих деревьев — кротким, белым сиянием луны. За последние пять лет он довольно сильно изменился: не то что постарел, а как-то осунулся. И от этого или от забот под глазами и вокруг носа у него образовались морщины, словно борозды, проведеи-ные плугом по целине. Голос его звучал все так же громко и властно, ястребиный взгляд попрежнему пронизывал человека насквозь, но и в звуке его голоса и в искрящихся зрачках было все же что-то новое, — что именно, трудно сказать. Пережитые страдания сделали его как будто рассудительней, годы — мудрей. И одет он был не так, как в Чуй-Петлеве: гораздо богаче, почти как боярин. Только на голове осталась большая косматая шапка, черный мех которой смешивался с черными волосами бороды.
Вдруг взгляд Момчила, удивленно прищуренный, остановился на ком-то в толпе.
— Райко! — воскликнул воевода. — Иди сюда. Когда же ты приехал? Я тебя не видал.
Растолкав хусар своими могучими плечами, Райко нехотя вышел вперед.
— Добрый вечер, Момчил, — пробормотал он, усиленно мигая под пристальным взглядом дяди. — Я только что приехал.
И он уже приготовился выложить все, что придумал в свое оправданье, но Момчил не дал ему говорить.
— Погоди! О том, где спал и где пил, потом расскажешь. А теперь вот что скажи: видел ты могилу Сыбо на Ширине и сказал моему побратиму, что я велел?