День последний
Шрифт:
Момчил пристально поглядел на Нистора.
— Повести вас? Ладно. А кто наши враги, по-твоему?
— Ты знаешь, кто наши враги, Момчил. От них и сербы и болгары страдают. Бояре и владетели, вот кто.
Последние слова Нистора потонули в глухом ропоте хусар. Даже те, кто до сих пор не слушал Раденко с Нистором, грелись у костра или рубили нижние ветви деревьев мечом, оставили свое занятие. Глаза их загорелись зловещим огнем, лица исказились лютой ненавистью, руки подняли вверх копья и палицы.
— Верно, верно, — послышались крики и среди сербов и среди болгар. — Бояре и владетели — наши враги.
— Разрушим их башни до основания,
— Довольно мы страдали!
— Смерть боярам!
— Смерть им, смерть!
Момчил глядел то на одних, то на других, всматривался в покрасневшие, возбужденные лица, но его лицо оставалось все таким же неподвижным и задумчивым. Наконец ему, видимо, надоело слушать крик. Он махнул рукой. Шум мгновенно стих, все за,мерли, не сводя с него взгляда.
— Братья, — начал он тихо, глядя на синие языки огня, пляшущие над головнями, словно какие-то резвые живые существа. — Я поведу вас против бояр и владетелей, это так. Они — и мои и ваши мучители. Но вы вот о чем подумайте: коли мы против одного боярина выступим, придется против всех идти; ведь они все пойдут на нас, когда увидят, что мы на их добро покушаемся, отроков их бунтуем, башни их жжем. Легко ли это? Как по-вашему? У Душана и у Иоанна-Александра боярам, и великим и малым, числа нет.
— Юнак не спрашивает, сколько врагов, а спрашивает, где они, — прервал Саздан, гордо выпятив грудь и ударив мечом в землю.
Момчил метнул на него острый взгляд, но ничего не сказал и опять стал смотреть на синее пламя.
— Мне, как и вам, братья, не жалко боярской и вельможной крови, — продолжал он. — Не столько годов я по дебрям лесным бродил, сколько народу вот этим мечом зарубил. Но нет, не того я прежде всего хочу от вас, юнаки мои, — повысил голос Момчил с глубоким вздохом. — Вырезать всех бояр в болгарской и сербской земле, не оставить ни одной боярской башни ни на одном холме — только полдела: на этом мученье рабства не кончится. Новые бояре и владетели расплодятся, мучители и губители пострашней прежних.
Он посмотрел на хусар и вдруг заговорил другим голосом, насмешливым, злым:
— Ас вотчинами боярскими как нам быть, братья? Вырубить заповедники, выкорчевать виноградники, где вы от зари до зари спину гнули, выпустить на нивы и луга скот крестьянский? А, Гойко? — обернулся Момчил к непокладистому сербу, который все не отходил от копья, хоть и выпустил его из рук. —Что бы ты сделал, ежели бы, скажем, к тебе в руки вотчина твоего владетеля Николы Утоличника попала, после того как ты бы его на тот свет отправил?
— Что ж, воевода, — ответил Гойко, — я не забыл бы братьев своих несчастных. Собрал бы отроков и париков да по-братски разделил бы между ними землю: кому лес, кому луг, кому мельницу.
— Как знать, не пришло ли бы тебе тогда на ум другое, — печально улыбнулся Момчил. — Нынче ты из-за копья готов был своего брата, хусара, за горло схватить, а тогда, став господином земли и сел, как бы не стал, подобно владетелю своему Николе, беглого отрока раскаленным железом клеймить да парику ноздри рвать за то, что он на тебя замахнулся. Эх, Гойко, у человека глаза завидущие! Три локтя земли ему нужно, а он, пока жив, всей землей завладеть норовит.
— Велика сила зла на земле, братья, — помолчав, продолжал с дрожью в голосе воевода. — И еще не родился юнак, который был бы способен сразить его одним взмахом руки. Таких измученных, как вы, — что звезд на небе, что листьев в лесу. И легче
Словно от порыва ветра, закачался лес — от пугливых белых березок до самых высоких горных елей, — когда вся толпа, как один человек, одной глоткой и одним сердцем, крикнула:
— Хотим, воевода, хотим!
Момчил подождал, когда крики утихнут.
— Хотите, потому что этого просит душа ваша, — тихо повторил он и покачал головой. — Недоля взрастила вас с самых пелен. Что хорошего видели вы в жизни? Но увидите: все будет иначе. Да, вы другими станете, когда вольными и свободными заживете, — заговорил он громче, и голос его опять задрожал. — А тогда и до бояр очередь дойдет. Слышите? Не беглых отроков, не хусар, а орлов и соколов поведу я против малых и великих бояр, чтоб вы стерли следы их с лица земли и башни их срыли до основания. Не затем, чтоб вы грабили и мстили, а затем, чтобы с корнем вырвали зло, как вырывают с корнем куколь и пырей на полях. Так будет, слово даю! Кто хочет, пойдем со мной! А кому не по нраву речи мои, пускай ищет себе новую дружину и другого воеводу.
Тут поднялся невероятный шум. Одни кричали Мом-чилу через головы товарищей, другие махали руками, копьями, отломанными ветками. Каждому хотелось пробраться поближе к воеводе, поглядеть на него, да и ему показаться. Когда на окружающих деревьях не осталось ни одного свободного сука, расходившиеся хусары, чуть не затоптав костер, совсем окружили воеводу с пятью его помощниками. Лес стонал от криков и звона оружия, как во время сражения.
— Веди нас! — кричали со всех сторон.
— Мы с тобой, Момчил! Не надо нам другого воеводы!
— Земно тебе кланяемся, отец наш!
— Ладно, — сказал, наконец, Момчил, и лицо его озарилось широкой улыбкой. — Коли согласны, идем. Только дайте мне клятву здесь, среди Родоп, под открытым небом!
И, вынув меч из ножен, он поднял его высоко над головой, к медленно, тяжело раскачивающимся черным сучьям. То же самое сделали хусары, и широкая лесная поляна ощетинилась множеством мечей и копий, воздетых ввысь сильными волосатыми руками. А грубые, хриплые голоса повторяли за воеводой слова клятвы: