День последний
Шрифт:
— Пора и нам ложиться, Райко, — сказал он. —Мне хочется спать.
И они двинулись по узкой тропинке — Момчил впереди, Райко за ним. Но, не пройдя и десяти шагов, Мом-чил остановился.
— Постой, Райко. Ты мне ничего не сказал о монастыре святой Ирины. Был ты там? Узнал что-нибудь о Евфросине? Она все в Тырнове?
Несмотря на темноту, царившую под деревьями, от острого взгляда Момчила не укрылся ни яркий румянец, выступивший на лице племянника, ни виноватый вид, с которым он опустил голову.
— Что молчишь? Или забыл? — сурово прикрикнул воевода.
— Прости меня, братец.
— Ты забыл, — с горечью в голосе тихо промолвил Момчил. — А как же я не забываю о том, что проклял сестру, сказал ей, что у нее нет брата, чтоб она не думала о нем? Что теперь с ней, что с ...
Он не договорил. Перед ним как молния сверкнул образ гордой боярышни, стоящей возле тонкой монастырской лозы с устремленными на него большими черными глазами.
Воевода режим жестом раздвинул низкие ветви и зашагал к своему стану. В конце тропинки весело, приветливо блестел огонь.
S. в иодвисской БАШНЕ
На горе, возвышающейся над крепостью Подвис, два дротосека рубили молодые буки. Удары их тяжелых топоров громко отдавались в покрытом первой зеленью лесу, где стояла такая тишина, что было слышно даже тяжелое дыхание запыхавшихся, усталых людей. Несколько деревьев уже лежали на 'земле с обломанными сучьями и ободранной корой. Над открытой поляной сияло раннее весеннее солнце, но лучи его не могли еще растопить потемневших ноздреватых сугробов, наполнявших не доступные солнцу места или ютившихся под густыми кронами старых деревьев. Но в низких ложбинах, поросших молодой травкой, и под стволами поваленных деревьев уже журчали ручьи, блестя на солнце, как сброшенная и оставленная на припеке змеиная кожа.
Дровосеки были люди пожилые, рослые и крепкие, как срубаемые ими стволы. Не говоря друг другу ни слова, они поочередно взмахивали каждый своим топором, останавливаясь лишь затем, чтобы получше засучить рукава холщовой рубахи да плюнуть разок-другой себе на широкие покрасневшие ладони. Кроме них, на нижнем краю лесосеки сидел на камне, строгая какую-то палочку, худенький мальчик; он глядел то на ведущую в лес тропинку, то на вздымающуюся над долиной крепость. На тропинке никого не было, а вокруг крепости и ниже ее кишели люди, кони, крытые повозки. Люди говорили и пели так громко, что стоило дувшему с покрытых снегом горных вершин свежему ветерку на мгновенье затихнуть, как гомон доходил и сюда, наверх. Иногда слышались звуки гуслы *, сопровождаемые протяжным пиоком волынки. С противоположного холма спускались еще люди; черные вереницы их катились вниз, словно мутные потоки, стекающие в Подвисскую реку.
Зазевавшись на веселую толпу внизу, мальчик уже не сводил глаз с крепости, даже перестал строгать палочку и встал на камень, чтобы лучше видеть. Он не заметил, как из лесу вдруг выехали три всадника, по внешнему виду и одежде не похожие на горцев-крестьян. За ними потянулся маленький караван навьюченных мулов под охраной стрелков. Поровнявшись с лесосекой, трое всадников остановили коней, заговорили о чем-то, указывая на крепость, потом повернулись к мальчику и дровосекам. Один из них, с морщинистым безбородым лицом скопца, в высокой шапке на голове, замахал мальчику руками.
Добежав до них раньше, чем подъехали всадники, он 44 схватил за руку более молодого — как раз в тот момент, когда последний старался вытащить застрявший в дереве топор. Это ему не удалось, топор сидел крепко, и дрова-сек сердито повернул потное лицо к мальчику.
— Отстань, а то вот дам топором! — крикнул он. — Что впился, как пиявка?
— Бу-бу-бу, — забормотал мальчик, не выпуская руки взрослого и с испугом глядя назад.
Наконец он поднял руку и показал на приближающихся.
— Что там такое, Панко? — уже ласково спросил дровосек и, дернув изо всех сил конец топорища, вырвал защемленное лезвие.
Зажав топор между колен, он обернулся.
Всадники, запутавшись в сучьях поваленных деревьев, безуспешно искали тропинки или какого-нибудь прохода. Безусый, махавший мальчику, теперь замахал дровосеку. Тот, что-то проворчав себе под нос, поднял топор на плечо и медленно пошел вниз. Взгляд его из-под нависших, как подмытый берег, бровей был злобен и недоверчив. Ребенок, успокоившийся и полный любопытства, побежал за ним, как собачонка.
В десяти шагах от всадников дровосек остановился. Их отделял от него толстый развесистый бук. Дровосек смотрел на незнакомца, не говоря ни слова.
— Здраст, Христос помогай! — промолвил безусый на ломаном болгарском языке.
— Вы греки? — спросил дровосек и снял с плеча топор. — Коли греки, сейчас же уезжайте. Чего вам здесь надо? — прибавил он, и желтые глаза его вспыхнули злым огнем.
— Сто? Сто? — громко крикнул грек.
' — Ни сто, ни двести. Ступайте прочь! Не нужно нам
греков. Греки — волки, — еще грубее продолжал горец, приподнимая топор. — Тут ваше царство кончилось.
Сухое морщинистое лицо скопца раздулось и покраснело.
Один из его спутников, пожилой, толстый, с маленькими, глядящими снизу вверх, хитрыми глазками, вмешался начальническим тоном:
— Где кефалия Момцил?
— Момчил не кефалия, так и знай! — закричал на него дровосек и сделал даже несколько шагов вперед. — Момчил — царь Меропы. Он здесь царствует, слышишь?
Проваливайте подобру-поздорову! Чтоб плевка вашего не было на этой земле! Убирайтесь!
И, скрипнув на них зубами, он снова вскинул топор на плечо, Чтоб идти, но столкнулся с другим дровосеком. У того был и взгляд похитрей и вид старше: седая борода, длинные волосы, покрывавшие всю голову, как паутина покрывает кустарник.
— Погоди, Черньо! Чего ты раскричался? — тихо сказал он. — Разве не видишь? Ведь это купцы, товар везут ... Давай вытрясем из них м ал енько, а потом пускай катят, откуда пришли . ..
И тотчас повернулся к грекам:
— А вам зачем Момчил? Воевода нынче веселится. Ему не до греков и не до купцов.