Десятый принц
Шрифт:
Жёстко она насела на старого греховодника! Но самое смешное, что того проняло не на шутку. Чуток помотав головой, словно пытаясь сбросить с себя вуаль гипноза, Серхио криво улыбнулся:
– Ладно, давайте и в самом деле покажу доставшееся мне от деда наследство. Прошу за мной… дамы и господа! – и поспешил к лестнице, ведущей на верхние этажи. А дальше его действиями словно руководили мысленные пожелания покупателей. Не остановившись на третьем этаже, где царил жуткий бардак и лежал толстенный слой пыли, он сразу повел гостей и примкнувших к компании двух девиц
Это он вдруг с ехидной улыбочкой озаботился о тучной гадалке. Но та не осталась в долгу.
– Я, когда потная, и в узких местах проскальзываю. Но что это вы, господин хороший, самое ценное в доме своём на чердак припрятали? Неужели воров опасаетесь?
– Отнюдь! Просто в спальне и в кабинете любимого деда решил сделать музей, и там сейчас ремонт. Вот и пришлось временно перенести вещи в неприкосновенное место.
– Какая проницательная забота! – ёрничала Марга, решив уже окончательно взять процесс покупки в свои руки и осматриваясь на пыльном, полумрачном чердаке. – Итак, что мы здесь имеем?
– Да… в сущности, здесь всё, что вы видите, когда-то принадлежало моему высокочтимому предку, – всё ещё пытался перейти на высокопарный слог старый гуляка.
– Отлично! Тогда я тыкаю, простите, пальцем в любой предмет, и вы мне называете цену. Если клиента она устраивает, наш грузчик складывает купленное в мешок, а мы пишем название и сумму в блокнотах. Вот вам, вот мне! Начали!
Она не только блокнот дала подрастерявшемуся владельцу дома, но и шариковую ручку. После чего ткнула рукой в почерневшее зеркало, обрамлённое рассохшейся, почерневшей рамой:
– Сколько?
– Тысяча двести евро! – огласил продавец, закусывая непроизвольно губу. – Венецианское стекло, примерно пятнадцатый век.
– Хм! Стекло нам не надо, оно не горит. Сколько сама рама?
– Тысяча сто. Ливанский кедр, девятый век.
Пока ещё беззвучно за спинами торгующейся парочки содрогнулись от смеха начальник охраны и одна из девиц лёгкого поведения.
– Ладно, оставим ценные вещи здесь… – покладисто согласилась Марга. – Может, кто и купит, если хозяин доплатит по несколько евро… А вот этот стул сколько?
Колченогий табурет и стулом-то было зазорно назвать, но Серхио с восторгом выдохнул:
– На нём восседал сам Наполеон Бонапарт! Только для вас, мадам… восемьсот евро.
– Поди-ка! – поразилась вещунья и после короткого, притворного раздумья выдала: – Нет, такую роскошь брать нельзя! Сожжём по глупости, так потом от духа великого Наполеона точно не отвяжемся! А-а-а… вот этот веер?
Несколько прутиков, с изъеденной молью тканью, на которой и рисунок уже не просматривался, оказалось оценено в триста евро. И то продавалось такое чудо всего за треть цены, ибо было привезено из самого Китая лет восемьсот назад.
Точно такие же несуразные цены давались и за иные предметы, непригодные ни для чего. Уже обе девицы хихикали не сдерживаясь, когда поглядывающего на них принца вдруг тоже пробило на смех. Ещё и мысли дельные в голове появились:
«Да ведь эти двое просто
Оглянувшись, он заметил, как начальник охраны старается не трястись от смеха и слишком аккуратно, целенаправленно разворачивается за главными актёрами плечом, снимая тех своей служебной скрытой камерой. Оставалось только поощрительно подморгнуть в объектив: ведь для подобного представления и казённой карты памяти не жалко.
Толстуха вошла в азарт.
– Сколько этот… – поднимаемый ею ржавый топор сорвался с рассохшейся ручки, да так и остался в настежь распахнутом сундуке, полном подобной рухляди. – Это топорище стоит?
– Мадагаскарский эвкалипт! – чуть не плакал, снижая цены продавец. – Топор был отбит у пиратов в шестнадцатом веке. И только по вине ваших прекрасных глаз, мадам, отдаю за сто евро!
Гадалка покрутила деревяшку у себя перед лицом, одобрительно хмыкнула, присмотревшись, и решила:
– Мне нравится!.. О моих глазах… Потому и берём! – и передала первый купленный предмет «носильщику с мешком».
Пройдоха владелец сразу прочувствовал слабое место клиента и, прежде чем назвать цену за очередной предмет, стал изгаляться в комплиментах неземной красоте безобразной толстухи. Причём делал это с таким воодушевлением и талантом, что сразу пропадали любые сомнения в его любвеобильной натуре. И понималось, почему этот развратник пользовался таким успехом у прекрасной половины человечества. Если он входил в раж или ставил перед собой цель соблазнить некую персону, то никакие бастионы скромности или целомудрия не могли устоять перед его напором.
Со стороны это смотрелось феноменально, необычайно весело. Гадалка, прекрасно помнящая о своей отталкивающей внешности, держалась молодцом. Вроде как и поддавалась на лесть и медоточивые комплименты, но дело своё знала туго. Уже давно перейдя на «ты» с продавцом, сама делала ответные выпады, присущие любовной риторике.
– Никогда раньше не встречала человека такой небывалой щедрости, как ты! Практически даром отдаёшь ценнейшие предметы, лишь бы помочь господину избавиться от плохих снов. Как это благородно!
– Да, я такой! – разворачивал плечи Серхио. – Весь в деда!
– Великолепная наследственность! А это что за полки с макулатурой? Сколько они будут стоить в изломанном виде?
– О! У меня сердце кровью обливается, когда я представляю, как ваши прекрасные нежные ручки, мадам, будут поджигать эту ценнейшую древесину, которой любовался сам Людовик Пятнадцатый!
– А что делать, дорогой, что делать! Сама чуть не плачу… веря в твоё истинное рыцарство и бескорыстие! И почему-то уверена, что ты продашь этот стеллаж по цене лежащей на нем макулатуры.